Влад Южаков - Личные вещи. Стихи

Да разве ж у дочек проказы? Давно на поток
Поставлено дело на трассе. Томятся клиенты —
Вахтёры, актёры, монтёры, лифтёры Ташкента
И в полном составе 17-й танковый полк.

Лесник, в дегустации яблочных вин преуспев,
Прописку в столице сменил на Рязанскую область,
И в голос кляня человечью нечуткость и подлость,
Стихи про берёзки читает в пивных нараспев.

У Феи свой собственный бизнес. Идёт нелегко.
И ей, как обычно, успеть до полуночи надо,
Вот хоть ты умри, растаможить вагон рафинада,
Который в 00.01 превращается в кокс.

Лысеющий Принц, от похмелья и страсти дрожа,
Забил на супружество, должность и прочую ересь —
На даче в Заречье таскает из погреба херес
И в папиной спальне ласкает подростка-пажа.

А что там у Золушки в сердце – про это молчок.
Весь день в интернете. Теперь её ник Синдерелла.
Арабы и турки достали. Увы, постарела.
И где-то меж рюмок в серванте ее башмачок.

***
Спи, автор. А если проснёшься, то снова ложись.
Подбрось перед сном уголька в неостывшую печку.
А Кучер на тыкве с мигалкой пусть гонит по встречке —
Он лучше тебя понимает реальную жизнь.

Широких взглядов. Крутого нрава.
Эффектна, будто сошла с обложки.
Её сужденья – потоки лавы.
Её движенья – походка кошки.

Раз так сказала, то так и будет —
К чему сомненьям искать причины?
С ней осторожны в беседах люди,
А пуще прочих скромны мужчины —

Она любого отбреет твёрдо
Английским fuck you и русским «на… й».
А слишком наглым способна в морду
Или в промежность влепить с размаху.

Она упряма. Она свободна.
Неподцензурна. Неподконтрольна.
Круг посторонних считает: «Вот он —
Блестящий образ из жизни вольной!

Шальные мысли в красивом теле.
Не остановишь – летит как птица!
Вот нам бы так же…». А что на деле?
Ну, а на деле она боится.

Она боится всего и всюду:
Не только сплетен и насекомых —
Шагов в подъезде, адептов вуду,
Коллег с работы, друзей, знакомых,

Раскатов грома, затменья солнца…
И в тёмном доме ей очень страшно,
Что он исчезнет. Что он вернётся.
И что не будет, как было раньше.

Вот он – напротив сидит… В стаканы
Вино налито. В тарелке – пицца.
Похлеще СПИДа и тараканов
Она боится в него влюбиться.

Когда поэт кричит: «Пишу душой!»,
То в переводе
Звучит: «Я не способен хорошо
Писать – увы, умелец небольшой…
Однако ж, вроде,

Мы все здесь невеликого ума,
Со вкусом низким…
Что, вами не написано дерьма?
Так будьте ж снисходительны весьма
К моим запискам!

Пусть я не понимаю ни шиша
В хореях ваших,
Но оцените! Это же – Душа!
Она, стихи пися (или пиша?),
Поёт и пляшет!».

Поэт трясёт душой едва живой
Ретиво, страстно.
Но от его стихов хоть волком вой —
Он явно сочинял не головой,
А чем, неясно.

Душа поэту очень дорога —
Чиста, красива.
Но если не выходит ни фига,
То ни душа, ни левая нога
Помочь не в силах.

В подвальном магазине тётя Шура,
За кассу встав, рассказывала мне:
«Такая нынче рынка конъюнктура,
Что святость и порок в одной цене.

На дальней полке совесть залежалась —
Нет спроса. Предложения полно.
Увы, до донца вычерпана жалость,
И нет уже доверия давно,

А если завезут, толкну едва ли…
Зато корысть берут, как калачи.
Вчера по скидкам мудрость продавали,
Но мудрость не пошла – на вкус горчит…

В достатке лицемерия и лести,
А искренность опять не завезли.
Осталось на развес немного чести —
Который год валяется в пыли…

Распроданы наивные надежды —
Кому они вообще ещё нужны?
А вера в дефиците, как и прежде,
Но я тебе отдам за полцены…

Нет на сегодня новых поступлений —
На той неделе заходи, милок.
Зато мешками с завистью и ленью
Завален склад под самый потолок.

И к ненависти можешь приобщиться —
Уходит споро! Взвесить полкило?».
Но я ответил доброй продавщице:
«Боюсь, тебе со мной не повезло.

Продуктов в магазине много нужных,
Но денег нет на роскошь – се ля ви…
Пожалуй, обойдусь кусочком дружбы
И запотевшей рюмочкой любви».

Ты сетуешь горько – всесильный Бог
Не внемлет горячей твоей молитве
И знака в ответ не даёт. А мог
Тебя поддержать в справедливой битве

Святого добра с неуёмным злом,
Мог силы придать на пути к победе,
Предателей подлых связать узлом,
Склонить и заставить за всё ответить.

Увы, не карает его рука
Обидчиков лютых мечом булатным —
Никто не посмел помешать врагам
Тебя сапогами топтать злорадно.

Ты яростно шепчешь: «Господь, порви
Неистовых недругов, коих много!».
И мир захлебнётся в своей крови,
Как только молитва дойдёт до Бога.

И вряд ли кто выживет в той войне,
Которую ты призываешь свыше.
Но живы пока. И я рад вполне,
Что Бог отлучился и нас не слышит.

Готовишься к раю? На входе с собой имей
Jim Beam, Harley-Davidson, Durex… Но всё ж поверь:
Во всяком эдеме есть тайно стучащий змей
И тот, кто однажды укажет тебе на дверь.

Готовишься вечно дымиться в огне печи?
Готовься, но помни, лелея свою печаль:
Во всяком аду есть подсобка, бушлат, ключи,
Ночные беседы и с сахаром чёрный чай.

Жаба сидела на рельсах. Жаба грустила о прошлом.
Влажные губы жевали мелкий фрагмент стрекозы.
Выйти из жёсткого стресса и размышлять о хорошем
Жабе в ночи не давали всполохи дальней грозы.

Таяли звёзды на небе, пухли чернильные тучи,
Шпалы пестрели от капель, ветры вселяли хандру.
Жаба страдала: «Ах, мне бы жить хоть немножечко лучше —
Мне бы болото без цапель и пожирней мошкару.

Мне бы без лишней печали помнить про юности годы…
Грустную дарит картину памяти горькая сласть —
Как мужика повстречала, как позабыла про гордость,
И на перине из тины с жаром ему отдалась…».

Билось полночи в экстазе жабье упругое тело…
Утром он молвил устало: «Ну, прощевай до поры».
После порочащей связи разом она залетела
И по весне наметала полкилограмма икры.

В рельсах на миг отразилось молнии белое жало,
И, облака разрывая, грянула в небе гроза.
Жаба вздохнула бессильно, и по щеке побежала
То ли вода дождевая, то ли скупая слеза.