Сергей Остапенко - Ритуал [litres]

– Пить много не будем, – говорит он. – Так, просто посидим, время убьем.

Нам приносят первую бутылку водки и хилую закусь. Стук пластмассовых рюмок.

– Ну, за твои шестнадцать!

– Чтобы поездка удалась!

Юрик оставляет в рюмке половину содержимого.

Мы рассчитываемся за третью бутылку. Я с некоторым удивлением, но полон пьяной беззаботности, откладываю несколько крупных купюр. Предполагалось, что денег хватит надолго, но такими темпами они кончатся гораздо раньше. За окнами темнеет. Пашка и Серега громко спорят и выходят из вагона.

Мы с Юрой понимаем, что праздник себя исчерпал, и решаем проверить, освободились ли места. Старушки с узлами, женщина с тремя маленькими дочками испуганно вглядываются в наши хмельные физиономии. Остальные пассажиры, плохо скрывая презрение, медленнее, чем следовало бы, убирают ноги, освобождая нам проход. Свободны только две верхние полки. Мы взбираемся на них прямо в туфлях. На них грязно, в беспорядке навален хлам вроде подушек и матрацев. Мы кое-как устраиваемся. Юра подкладывает под голову куртку и пытается уснуть. Я добываю из сумки фантастический роман и пытаюсь читать в почти сумеречном освещении.

Я вижу мир глазами Юрика. Ему не спится. Он беспокоится о брате. Спрыгивает, пробирается из вагона в вагон, пьет невкусную воду из бака с краником. В поезд набилось еще больше народа. Люди на корточках сидят в тамбуре, тесно прижавшись друг к другу и своей поклаже. Наших друзей нигде нет. Наконец, он видит Пашку, угрожающим тоном беседующего с каким-то хлипким подростком. У Пашки блестящие глаза и раскованные, но неверные движения.

– Где живешь? – сурово вопрошает он.

Парень что-то бурчит.

– Города рядом, приеду – найду! – говорит Пашка, обращает внимание на Юрика и отпускает жертву.

– Где брат?

– За бутылкой пошел.

– Хватит вам пить.

– Да ладно!

Наблюдатель снова меняется. Теперь это неизвестная женщина, возвращающаяся из туалета. Она замечает двух неудержимо хохочущих молодых людей, стоящих в тамбуре. Между ними сидит невменяемо пьяный мужчина в шапке из ценного меха; склонив голову на колени, он спит. Еще недавно он пил с ними. Парни ломают язык, пытаясь придать произносимой абракадабре кавказское звучание. Их пальцы шустрят в шапке сидящего. «Алкашня», – думает женщина, проходя мимо.

Теперь я в теле Пашки. Он едва держится на ногах. Поезд стоит на глухой станции, где никто не выходит и не входит. Пьяного мужчину Пашка старается вытолкнуть на перрон. Его захлестывает беспричинная злость. Тело с ругательствами шлепается на бетонные плиты. Шапка в руках у Сереги, стоящего сзади с помутневшим взором.

Я лежу не третьей полке и в который раз перечитываю один и тот же абзац. Сосредоточиться тяжело. Поезд трогается. Мелькают за стеклом огни железнодорожных фонарей. Ко мне приближается какой-то шум. Это Пашка и Серега с шапкой, початой бутылкой водки и железной кружкой с обрывком веревки продвигаются по вагону. Кружка еще недавно была привязана к резервуару с водой.

Пашка, беспричинно веселый, торжественно вручает мне шапку.

– От этого зависит наша судьба! – едва выговаривает он. – Спрячь!

Я ловлю на себе взгляды всех пассажиров, и мне становится неуютно. Я понимаю, что это пахнет чем-то нехорошим.

Руки Юрика заталкивают шапку в мусорный бачок в туалете.

Руки Пашки методично избивают мужчину, который здоровее его раза в полтора. Звон стекла, по руке Пашки стекает кровь. Он матерится.

Сосед со второй полки напротив подзывает меня жестом. Я свисаю вниз, поближе.

– Там твоего друга менты повели, – громко и отчетливо говорит он.

Я готов просочиться сквозь пол прямо на рельсы.

…– Мы как соучастники получаемся! – доказываю я Юрику в тамбуре.

– Они не знают про шапку, они их из-за стекла взяли, – возражает он.

Пьяного мужчину с разбитой головой забирает с перрона «скорая помощь».

– У него сотрясение мозга, – констатирует фельдшер.

Пашку и Серегу обрабатывают дубинками на вокзале. Мои кореша сопротивляются. В глазах у Пашки темнеет; он теряет сознание от сильного удара в область почки.

Мы с Юрой препираемся с проводницей. Ей не нравится мой билет. В нем, будто бы, не совпадает номер моего студенческого. Среди ночи по пустой станции я бегу покупать новый билет. Денег остается очень мало. Я отсчитываю их дрожащими пальцами, не понимая, куда мог их деть. Поезд вот-вот отправится.

Рассвет мы с Юрой встречаем, сидя на каком-то ящике возле туалета. Мерно постукивают колеса. На заре нового дня меня жестоко терзает головная боль и угрызения совести. Юрик молчит.

«Одного этого достаточно для пожизненного заключения в аду!» – хлестко бьет по нервам голос судьи. Я пытаюсь возразить, но меня снова окунают в прошлое, и мой протест захлебывается. Мощная струя встречного времени заглушает настоящее, и я снова перепросматриваю не очень приятный эпизод своей жизни. Кадры воспоминаний, словно мины, рвутся в мозге. Чужая память сливается с собственной.

Мне восемнадцать с половиной. Я на последнем курсе техникума. Ноябрь порывом ветра заметает в подъезд отсыревшие разноцветные листья. Я стою, опершись на перила, и отрешенно наблюдаю за огоньком сигареты. Лена, моя первая девушка, отвернувшись и сложив руки на груди, стоит двумя ступенями ниже. Она прикусила губу, в тусклом свете подъездной лампы на ее щеке сверкает крупная слезинка. Я испытываю к девушке жалость, смешанную с виной и странной брезгливостью. Она не знает причины перемены в моих чувствах, не подозревает, что я все ЗНАЮ, но я не собираюсь ничего объяснять ей. Это претит моей гордости. Да и какая теперь разница? Проще солгать.

– Ты все придумал. Не может человек так быстро меняться. Тебе точно кто-то что-то нарассказывал.

– Гм.

Кажется, она начинает понимать, что я не настроен обращать все в шутку.

– Значит, ты никогда меня не любил?

– Нет, – лгу я, уже начиная жалеть, что затеял эту сцену.

– Правда?

Я молчу.

– Даже в ту ночь на Дону?

– Угу.

Следует затянувшаяся пауза. С раскрасневшимся от гнева, совсем некрасивым лицом, она оборачивается, едва сдерживая готовое разразиться рыдание:

– Какой же ты козел, оказывается! Да дерьмо ты собачье, брехливое!

Лена выскакивает наружу, и шаги ее вскоре стихают. За порогом моросит дождь. В запоздалом порыве раскаяния я бросаюсь следом, но сразу передумываю.

«Так правильно, – успокаиваю я себя. – Дело сделано. Ничего, я и она это переживем».

Я выбрасываю окурок и иду доделывать курсовой. «За кадром» слышится убийственный хохот моих судей.

У Лены истерика. На автобусной остановке она с подругой трудится над бутылкой кагора. Подруга участливо поддакивает, но Лена начинает подозревать, что в ее бедах виновата именно ее склонность к сплетням. Лене неприятно здесь оставаться. Уже в изрядном подпитии, она прощается и уходит, лелея план мести. Снова начинается дождь. Лена стоит у придорожного кафе одна, без зонта. Судьба находит ее в виде подержанной иномарки. Лена с растущим опасением все же садится в машину.