Иван Оченков - Мекленбургская принцесса [СИ]

Таким образом, несмотря на всё несходство характеров и внешности, Катарина и Анна были женщинами умными, властными и не собирались ограничивать свои интересы "Kinder, Küche, Kirche". [22] Kinder, Küche, Kirche – Дети, кухня, церковь – немецкое устойчивое выражение, характеризующее положение женщины в обществе. А выбор наряда для незаконнорождённой дочери Иоганна Альбрехта был лишь поводом собраться без лишних глаз и обсудить кое-какие детали.

— Как ваши девочки восприняли сватовство моего брата? — осведомилась герцогиня Мекленбургская.

— Мария Элеонора счастлива, Анна София бесится, а Екатерина втихомолку смеётся над ними обеими!

— Сказать по правде, я немного удивлена выбором Густава Адольфа. Ваша старшая дочь и характером, и умом определённо превосходит среднюю.

— Вам ли не знать, моя дорогая, что мужчины не очень-то любят умных женщин!

— Это верно, — мягко улыбнулась Катарина.

— Ну, кажется – готово, — с удовлетворением заявила маркграфиня, увидев, что портнихи окончили работу. — Снимите её светлость с табурета!

Оказавшись на полу, Шурка сделала несколько неуверенных шагов, затем повернулась и вопросительно посмотрела на мачеху.

— Весьма недурно, — заключила та. — Теперь вас можно предъявить обществу.

— И оно будет в восторге! — согласилась с ней Анна Прусская.

— Тут есть зеркало? — неуверенно спросила Клара Мария.

— Разумеется, — отвечала хозяйка, и сделал знак служанкам.

Шурка с любопытством посмотрела на своё отражение и, неожиданно для себя, осталась довольна увиденным. Раз уж торжественного приёма не избежать, то лучше предстать перед собравшимися при полном параде, не так ли?

— Надобно пригласить живописца, с тем, дабы он написал ваш портрет, — заявила маркграфиня, после того, как девочка вдоволь на себя полюбовалась

— Зачем? — удивилась Клара Мария.

— Ну, хотя бы послать вашему отцу.

— Это что же, позировать придётся?

— Разумеется.

— Иоганн Альбрехт, вне всякого сомнения, будет очень рад! — хмыкнула герцогиня и выразительно посмотрела на высокопоставленную подругу.

— Решено, завтра же мы дадим знать местным художникам, и выберем из них лучшего!

После того как владетели Бранденбурга узнали о приезде принцессы, ей выделили соответствующие её положению апартаменты. Увы, этот статус, с их точки зрения, был не слишком высок, поэтому простором и роскошным убранством они не отличались. Сказать по правде, в гостинице им с матерью было как бы не удобнее, но отказаться от гостеприимства было никак невозможно. Выделенная Кларе Марии комната была узка, темна и находилась далеко от покоев хозяев и герцогини, так что для участия в церемониях ей приходилось идти через весь дворец.

Марте была предоставлена возможность жить вместе с дочерью, но её пребывание было обставлено значительным количеством неудобств. Тем не менее, с ними приходилось мириться, надеясь лишь, что герцогиня Катарина не станет гостить в Берлине слишком уж долго.

Болеславу было проще – он поселился вместе с братом, благо, тот путешествовал без супруги. Перед самым отъездом выяснилась, что баронесса Регина Аделаида находится в тягости и потому герцогиня велела ей оставаться в Гюстрове.

Поскольку принцесса прибыла без приличной её положению свиты, представили её ко двору без всякой помпы. Труд этот взял на себя сам король Густав Адольф, отрекомендовавший Клару Марию как свою племянницу. Наученная матерью и прежним горьким опытом, Шурка старательно держала язык за зубами, приветливо всем улыбалась и всячески демонстрировала благовоспитанность и дружелюбие. Это принесло свои плоды и вскоре на неё перестали коситься как на неведомую зверушку. Впрочем, она была не первым и не последним незаконнорождённым отпрыском владетельной особы, признанным своим родителем и введённым, таким образом, в высший свет.

Однако не обошлось и без эксцессов. Митрополит и думный дьяк каждый божий день являлись к герцогине как на службу. Собственно, для них это и была служба. Филарет, быстро сообразив, что Катарина созрела для переезда в Москву, развёл бурную деятельность. Во-первых, он взялся посвятить свою будущую государыню в особенности русских обычаев, неписаных законов и прочие тонкости, неизвестные большинству иностранцев. Во-вторых, велел Луговскому составить подробную справку о государственном устройстве Московского царства. И в-третьих, занимался своими прямыми обязанностями, то есть, объяснял герцогине и её детям суть православия и его догматы.

И вот тут они с Шуркой снова встретились. То есть, первым её узнал Луговской и побежал докладывать митрополиту.

— Прости, владыко, недоглядел! — завопил тот и бухнулся в ноги.

— Что случилось?

— Помнишь отрока чудного, что мы в дороге встретили?

— Сашку-то?

— Ага!

— И чего с ним?

— Не отрок это вовсе!

— А кто?!

— Девица!

— Как это?

— Вот тебе крест, не ведаю! А только видел, как она шла в женском летнике, [23] Летник – старинная русская верхняя одежда, как мужская, так и женская. Здесь – женское платье. да волосы длинные и в косы убраны!

— Хм…

Филарет нахмурился, но гневаться не стал, а только задумался, видимо, что-то про себя прикидывая.

— Владыко, ты вроде и не удивился? — осторожно спросил дьяк, озадаченный его реакцией.

— А чего тут дивиться? — пожал плечами митрополит.

— Да как же это?!

— Ох, Фролушко, ты вроде там был и всё видел. Неужто тебе самому ничего странным не показалось?

— Да как тебе сказать, чудные они, конечно, так ведь немцы! Что с них взять?

— Охти мне! Ну, сам посуди, отрок сей – одет был как простец, а люди, что с ним были, явно из шляхты. Но держался он с ними вровень, как со своими. Так?

— Истинно так, владыко!

— Опять же, паренёк хоть и почтителен был, а шапку не ломал. Я-то поначалу думал, что от испугу, но вишь, как всё обернулось! Стало быть – волосы под ней прятал!

— И верно…

— А теперь говори, где ты видел девицу-то эту?

— Дык, с царевичем и царевной…

— Ишь ты, выходит, высокого роду Сашка эта… Чего не спросил-то, кто такова?

— Да как тут спросишь, по-нашему-то один Фангрешев складно говорит, дак он при государыне, а у прочих разве дознаешься? Твердят, что твои истуканы: – "нихт ферштейн!" Тьфу, окаянные!

— А у самой?

— У кого "самой"? — не понял дьяк.

— Ну, у девицы, — терпеливо пояснил Филарет. — Покуда она в портках бегала, по-русски то куда как складно говорила, нешто ты думаешь – в юбке разучилась?

— Ох, — сокрушённо вздохнул Луговской. — Не подумал я! Да и, говоря по совести, не признал сразу. Они мимо проходили, дак я кланяться стал, потом поднял голову, а она смеётся. Кабы не усмешка эта, так и не признал бы!