Борис Давыдов - Московит

Честное слово, не увлекался! И, более того, очень польстил моим современницам. Они все сплошь вышли у меня застенчивыми скромницами, признавали только размер макси – простенькие глухие шортики (в крайнем случае, плавочки) и точно такие же простенькие бюстгальтеры на широких лямках, закрывающие все, что можно и даже нельзя. Исключительно из экологически чистых материалов, без следов какой-либо синтетики. Само собой, все – абсолютно непрозрачное, без каких-либо рюшечек, кружавчиков, прозрачных сеточек, косточек и прочих игривых деталей, столь милых женскому (да и мужскому тоже, чего скрывать) сердцу. О всяких мини, тем более, упаси боже, стрингах, я даже не заикался. Равно как промолчал и о загораниях топлес либо нудистких пляжах.

Тем не менее к концу моего познавательного рассказа князь был похож на человека, которому явилось привидение. А если бы я еще увлекся, рассказав про конкурсы красоты, стриптиз и тому подобные штуки… Да, дело могло бы закончиться инфарктом!

– Матка Боска! – еле выговорил потрясенный Иеремия, когда я наконец-то умолк. – Спаситель, помилуй нас и сохрани! Это же просто… Какое счастье, что я не дожил до этих времен! Господу впору снова устраивать всемирный потоп! Ох, прости меня, грешного… – Князь истово закрестился.

Я почтительно молчал, снова напустив на себя невинно-ханжеский вид.

– Пан Анджей! – вдруг встрепенулся князь, повернувшись ко мне. – Раз уж я сам завел об этом разговор… Скажите честно, как подобает мужчине, сколько мне еще отпущено жизни?

Вот этот вопрос, признаться, меня изрядно смутил. Может, обмануть? Правду-то он все равно не узнает…

– Ну же, я жду! – слегка повысил голос Вишневецкий. – Или пан боится не угодить мне ответом?

Нет уж, почтеннейший. Чтобы меня напугать, нужно нечто большее, чем ваше недовольство…

– Проше ясновельможного князя, совсем недолго, увы… Ваша жизнь должна оборваться в августе тысяча шестьсот пятьдесят первого года, вскоре после победы под Берестечком.

Я снова мысленно аплодировал этому человеку, восклицая: «Молодец!» Даже имея железные нервы, невольно содрогнешься от мысли, что тебе – зрелому, совсем еще не старому человеку, любимцу судьбы, богачу и прославленному полководцу – осталось жить чуть больше трех лет. В сущности, всего ничего. Тут впору либо разъяриться, проклиная злую судьбу, либо впасть в глубокую депрессию: «Ну почему именно я?!» А князь… Нельзя сказать, что это его вовсе не взволновало, но он прежде всего начал интересоваться, что это была за битва и каковы были силы с обеих сторон. Узнав же, что войско Хмельницкого, хоть и главным образом благодаря очередному «финту» крымского хана, больше похожего на прямую измену, понесло тяжелейшие потери, Иеремия пришел в неописуемый восторг:

– Бог все видит! Всем воздает по заслугам! Может, и медленно мелют жернова его, но зато наверняка! – ликовал он, потирая ладони. – Хмельницкий, презренный хам, изменник, схизматский пес! На кого вздумал руку поднять, в чьи ряды замыслил войти! Слыханное ли дело – сам себя гетманом назначил! Вот уж поистине – пусти к благородной шляхте хлопское быдло… Самозванец! А вот теперь скопища его рассеяны, и за все воздастся. Одно досадно, что снова живым ушел! Ну да ничего… Кары он не избегнет! Спасибо пану, за такую весть и скорой смерти не жалко!

Я только молча пожал плечами. А что тут еще можно было сказать?

Видимо, неверно истолковав этот жест, Иеремия успокоительно махнул рукой:

– Пустое, пан! Не надо меня жалеть. Потомок благородных Корбутов смерти не боится. Надеюсь лишь, что она пришла в бою, как подобает воину?

– Проше князя, нет. Твоя княжеская мосць отдаст Богу душу внезапно, в собственном лагере. И это чуть не приведет к бунту: воины, боготворящие тебя, решат, что ты отравлен завистниками. Чтобы пресечь слухи и успокоить их, лучшие лекари проведут вскрытие тела на глазах выбранных, которым доверяли. И никаких следов яда не найдут… – Я вздохнул. – А как было на самом деле, один Бог знает. При нынешнем уровне развития медицины и химии обнаружить яд, тем более какой-нибудь редкостный…

Князь хищно оскалил зубы. Его лицо потемнело, налившись кровью. В эту минуту он был по-настоящему страшен.

– Да, пан прав! Тысячу раз прав! Завистников у меня и впрямь хоть отбавляй. Не могут простить мне ни деда моего, как будто я сам выбирал предков, ни родовитости, ни богатств, ни воинских успехов! Только и слышно: князь Ярема-де не уважает волю сейма, князь Ярема мнит себя чуть ли не цезарем римским, плюет на высшую шляхту, никому не хочет повиноваться, ни с кем не советуется… Уверен – это был яд! Презренные глупцы, бездельники, бездарности! Я должен просить у них совета!!! Сравнили себя со мною – и кто?! Заславский, который давно погряз в роскоши да неге, стал толстым и рыхлым, как его любимая перина! Молодой Конецпольский, у которого едва молоко на губах обсохло! Покойный отец был еще туда-сюда, а сынок – истинное дитя! Прежде всего разумом! Или Остророг, который о самой простой вещи не может сказать, не приплетя с ученым видом пару фраз по латыни!..

Я, не сдержавшись, фыркнул, быстро прикрыв рот ладонью.

– Проше пана, – тут же рыкнул Иеремия, сверкнув глазами, – что смешного в моих словах?!

«Следи за собой, Андрюха! Мужик-то обидчивый, что твой самурай! Раз – и башка с плеч!» – опять не утерпел голос.

– Абсолютно ничего, светлый княже… Просто именно так выражался Хмельницкий о тех самых панах, которых ты только что упомянул. Он сказал примерно такую фразу: «Совсем, видать, плохи дела у Речи Посполитой, раз послала против меня таких полководцев: Перину, Дитыну [7]и Латыну!»

Вишневецкий изумленно поднял брови, пару секунд смотрел на меня, точно пытался понять: шучу ли я или говорю серьезно. А потом расхохотался, запрокинув голову: в полный голос, заливисто, трясясь всем телом. Мне даже послышались в его хохоте истеричные нотки.

– Перину… Дитыну… и Латыну… – еле выговаривал он, утирая выступившие слезы. – Ах, Хмельницкий… Мерзавец, пся крев! Ловко! В самую точку!

Я тоже посмеялся, но тихо, сдержанно. Чтобы не подумал, что подхалимничаю.

– Лучше и не скажешь, – кивнул князь, успокоившись. – Да, бунтовщик, схизматик, но все же тут он прав… Хотя… – Иеремия вмиг посерьезнел. – Проше пана, а почему он вообще так говорил? Неужели эта троица…

Князь, не докончив фразы, с нескрываемой тревогой уставился на меня.

– Да, пресветлый княже, – со вздохом кивнул я. – Именно Заславский, Конецпольский и Остророг возглавили войско, посланное на подавление мятежа. Это случилось примерно в середине лета…

– О Езус! – буквально взревел Вишневецкий, хватая себя за волосы. – Да кому же такое пришло в голову… Да неужели Господь вовсе лишил разума членов сейма?! Что, во всей Речи Посполитой не нашлось полководцев получше?! А где же был я?!