Борис Давыдов - Московит

Это прозвучало бы просто смешно, если бы в его голосе не слышалась неприкрытая, саднящая боль, а глаза не сверкали бы столь яростно.

– Ясновельможный князь, прошу прощения за неприятную правду, рассорился вдрызг с прочим высшим панством. Хотя оно во многом само виновато: не доверяло князю, упрекало во всех мыслимых и немыслимых грехах, а пан Потоцкий даже позволил себе прямые оскорбления. Дело чуть не дошло до дуэли, которую предотвратили лишь общими усилиями и уговорами.

– Потоцкий… – глухо прорычал князь. – Узнаю его! Впрочем, и иные порой не лучше… Так, значит, в итоге командование доверили этой милейшей компании: бездельнику-сибариту, юному неучу и чересчур ученому мужу, который куда лучше знает латынь, нежели самые азы воинского дела. И чем же все закончилось? Хотя могу себе представить… – Он горестно махнул рукой.

– Да, княже, закончилось очень скверно. Войска без толку торчали в лагере под Пилявцами. Время тянулось впустую, дисциплина падала, три командира постоянно ссорились, решая, кто из них главнее, а шляхтичи тем временем пустились во все тяжкие: пьянствовали, играли в карты, насиловали окрестных баб да девушек… И при этом все время бахвалились: мол, мы такие храбрые да умелые, разгоним восставшее быдло одними лишь кнутами, не используя ни сабель, ни пушек! Хмельницкий же терпеливо ждал, а потом, в самый нужный момент, нанес согласованные удары со всех сторон. Разгром был страшен, а еще страшнее была паника. Иные беглецы меньше чем за двое суток достигли Львова…

Князь, вскочив с кресла, заметался по залу.

– Хвастуны! Негодяи! Трусы! Так опозорить себя и отчизну! Меня там не было! Уж я бы задал им…

– Проше князя… – почтительно, но твердо сказал я, выждав, когда он утихнет, чтобы глотнуть воздуху. – Еще не поздно исправить эту ситуацию и не допустить позора.

К концу нашей беседы я чувствовал себя выжатым как лимон. Ну или как после многокилометрового марш-броска с полной выкладкой по пересеченной местности…

Князь оказался крепким орешком. Чтобы окончательно развеять его сомнения и сломить упорство, пришлось рассказать всю историю Речи Посполитой, начиная с середины XVII века и заканчивая началом XXI. Точнее, поздней весной 2010 года, когда я, на свою беду, решил сменить обстановку, слетав в Египет… Хорошо хоть с памятью у меня все в порядке, а увлечение историей теперь могло очень пригодиться.

– …И вот, пресветлый княже, только предательство крымского хана, вступившего в тайные переговоры с канцлером Оссолинским, спасло и короля, и все войско, и всю Речь Посполитую от полного разгрома. За большую дань – уж не помню точно, о какой сумме шла речь, – он заставил Хмельницкого пойти на переговоры. В результате был заключен так называемый Зборовский мир на таких условиях: в реестровые списки можно было внести сорок тысяч казаков…

– Сколько?! Сорок тысяч?! Это немыслимо! Это самое настоящее безумие! – кричал князь, вновь бегая взад-вперед по паркету. – Или же измена, что вернее! Да Хмельницкий еще до смуты смиренно просил, чтобы ему разрешили иметь двенадцать тысяч реестровых! И получил отказ – довольно, мол, и шести тысяч… А тут – сорок!

– Проше князя, но тогда он был просителем, а теперь мог диктовать свои условия как победитель!

– О Езус! – рычал Иеремия, похожий на безумца. Потом, кое-как взяв себя в руки, спрашивал:

– Ну а что было дальше?

И снова мне приходилось немилосердно истязать память, извлекая все новые и новые подробности…

– …Обе стороны понимали, что это лишь временное затишье. Условия Зборовского мира не удовлетворили никого. Тот же Хмельницкий, на которого совсем недавно чуть ли не молились, теперь слышал отовсюду упреки и обвинения: дескать, простому народу этот договор почти ничего не дал…

– Ага! – ликующе восклицал князь. – Чернь всегда неблагодарна! Делать ей добро – что бросать золото в воду! Сам же виноватым окажешься… Впрочем, так ему и надо, лайдаку!

– …А поляки негодовали, что, на их взгляд, король и правительство пошли на слишком большие уступки мятежникам, особенно в вопросах вероисповедания и отправления религиозных культов…

– Вот тут и пяди уступать нельзя было! Насмерть нужно защищать святую веру! – с убежденностью фанатика восклицал Иеремия, и его лицо в эти мгновения озарялось каким-то безумным блеском. Я только мысленно стонал: ох, нелегко с ним будет, нелегко! Ну ничего, как-нибудь справлюсь.

– Поэтому кампания тысяча шестьсот пятьдесят первого года была неизбежна. Как я уже говорил, летом состоялась грандиозная битва под Берестечком…

Мне пришлось чуть не наизнанку вывернуться, ублажая любознательность князя. Естественно, он ведь полководец, его сразу заинтересовали все подробности этого сражения… Пришлось поднапрячься. Когда же я дошел до того, что решающую роль в победе сыграл удар его гусарских хоругвей в самый центр казачьих отрядов, лицо Иеремии расплылось от нескрываемого удовольствия, глаза потеплели.

– О да, мои гусары – настоящие львы! Проше пана, атака гусарских хоругвей – это просто что-то грандиозное, невообразимое! Кажется, что летит стальная стена! Земля стонет и содрогается от топота тысяч копыт! Кирасы и шлемы горят на солнце так, что больно глазам! И крылья, крылья… Трепещут, шелестят по ветру, наводя на своих бодрость, а на врага – панический страх! Он уже обуян ужасом, он все еще пытается держать строй, его первая шеренга выставляет навстречу копья, а вторая встречает моих храбрецов яростным огнем… Но на место каждого павшего тут же приходит собрат по хоругви, а потом – беспощадный удар! Пан ведь знает, что у гусар очень длинные копья, чуть ли не в четыре человеческих роста? Это как раз для того, чтобы наверняка проломить первую линию! С полного разгону, на галопе – во вражеский строй! Э-эх, слова тут бедны, это надо видеть! А еще лучше – самому участвовать… Проше пана, я, кажется, немного увлекся… Так что же было дальше?

Я рассказывал про мужество Ивана Богуна, сумевшего в отчаянно тяжелой ситуации сделать, казалось бы, невозможное: спасти остаток войска, проложив гати через непроходимую топь. У Вишневецкого сразу загорелись глаза, а с губ срывались одобрительные восклицания: князь мог оценить чужую доблесть, даже если речь шла о враге. Потом вкратце (насколько помнил) рассказал о союзе Хмельницкого с молдавским господарем, о женитьбе его старшего сына (Тимофея, которого я называл по-украински Тимошем) на дочери господаря и о скорой гибели Тимоша в сражении. Ну а вслед за этим пришла пора поведать о Переяславской Раде…

– Меня там не было! – стонал князь. – Не вовремя призвал Господь, ох, не вовремя… Я бы ни за что не допустил, чтобы Московия мешалась в наши домашние дела!