Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»

– Ежели сбежит, без писаных отметин розыск учинить невмочно будет!

– У нас далеко не убежишь, – развеял его сомнения Афанасий.

По завершении бюрократической процедуры наша кавалькада тронулась с площади. Свежеприобретённый живой товар вступил в дискуссию с ветераном-пограничником, владеющим, кажется, всеми наречиями южной степи. Из сумбурного диалога были чётко различимы лишь отдельные слова – аталык, бесленей, мурза, эмильдаш.

– Просит черкес брата его молочного из полона у простого человека выкупить. Сулит окуп богатый, молвит де из мурзинского рода, – сообщил мне результат общения бывалый рязанец.

– Да есть ли смысл в том деле? – поинтересовался я.

– Корысть завсегда найти можно, да коль правда татарчонок родовитым окажется, то окромя серебра и знание какое извлечь можно.

– Как же, ты говорил, за брата просит, он черкес, тот татарин, может, врёт всё?

– Вскую ли ему лжу творить? Зачем врать, коли очами всё увидим, он баит, тут недалече. Да черкес-то наш малой сам непростого чина, молвит, дескать, орк он.

– Кто?

– Уорк [62]!

– Это кто такие?

– Да уздени то, как у нас московские дворяне, панцырная дружина князей их. Они ж в горах каменных проживают.

– Кто в горах живет?

– Да орки, прямо ж сказываю.

Полный сюр, орки тут у них по горам бродят. А я точно в прошлое моего мира попал или это какая-нибудь параллельная реальность? Альтернатива выбора добавляла грусти, и мне было проще верить в дикие загибы этой реальности. С такими-то невесёлыми мыслями мы и отправились на указанный пленником двор, который находился в Занеглименье на Орбате. Находящаяся за Кремлем, сразу за мостом через реку улица была богатой, с двух и трехэтажными усадьбами. Нужное нам подворье помещалось в проулке и принадлежало явно не боярину.

На стук в ворота открыл хозяин, снаряжённый как для боя. Узнав цель визита, пригласил нас заезжать внутрь. Бакшеев начал торговаться, не слезая с коня, из его слов следовало, что нужен нам младший конюх, и так и быть возьмём, если есть лишний, но только незадорого.

– Простых татарчат я уже роздал, – сообщил озадаченный хозяин. – Остался токмо мурзин сын, но за него откуп богатый получу.

– Родовитого держишь? – слезая с коня, удивился рязанец. – Едва ли не ведаешь, что знатных государь велит на его Крымский двор вести, за его голову награду дадут?

– Да что та награда, крестовик золотой португашский!

– Честь царская уж и не в почёт, стал быть? Ни о чём, окромя богачества, уж и не думаешь? Знамо ли тебе, купчина, что за единого мурзу можно дванадесять [63]душ христианских из бесерменского рабства вывести? Кровью православной торгуешь?

Вяземский воин, услышав обращение к себе как к заурядному купцу, налился весь дурной кровью и стал хвататься за оружие.

– Пошто сабельку аки девку красную лапаешь? – не меняя тона, вопросил Афанасий. – Правда очи ест? Ну тогда аль тут руби, али отворяй ворота, съеду с двора сего воровского! Ну уж уста-то затворёнными держать не буду, скажу весть сию, кому знать следует.

Дворянина такой поворот событий заставил задуматься. В ходе мыслительного процесса его лицо поменяло цвет с красного на белый. Он начал уговаривать нас никому не докладывать, оправдываясь денежной нуждой.

– На что ж серебро тебе потребно, вроде бронь у тебя справная, вон и наручья есть, да и шелом работы персидской?

– Дочка у меня старшая в лета супружеские вошла, почитай четырнадцать годков уже. А обликом она вельми болезна – глазища в пол-лица, тоща, длинна, бледна. Ножки длинные, тоненькие, того и гляди переломятся, перси малы, в кого такая уродилась – неведомо, мать-то баба справная. Хоть и ледащая, а своя кровиночка, родная, жалко её, без доброго приданого замужто не возьмут. Дача невелика, землица худая, не родит вовсе, одна надёжа на добычу воинскую, а то хоть доспех продавай.

– Трудно в твоей беде подсобить. За такой-то дщерью в отдачу холстом да скатёрками с горшками не откупишься. Тут взаправду серебра жениху отсыпать надобно, а иначе путь один – в монастырь, да и там вклад денежной нужен, – задумался Бакшеев. – Бронь продавать дело глупое, на смотр явишься с худым доспехом против писаного, так и жалованье земельное урежут, совсем пропадёшь.

– Уж не выдавай меня, друже! – попросил страдающий за дочь помещик. – Сам завтрева, поутру, свезу мурзинского сынка на царёв двор, пущай приставы его опишут.

– Давай хоть глянем, из чего сыр-бор, – предложил подобревший ветеран-пограничник. – Может, напраслину на себя возводишь, из простых чабанов добыча твоя.

– Нет, не пастух тот малец, – заверил вяземский боярский сын. – Одет в атлас, да знаки у него на теле, ну и норов горяч, помят, и то, как собака бросается.

Помещик проводил нас на задний двор, где у хлева сидел на железной цепи, вверченной в бревенчатую стену, молодой паренёк в лохмотьях.

– За что ты его так? – поинтересовался Афанасий.

– Да вот, – дворянин показал на кисти руки свежий укус. – Как погрыз, ну, значит, и сиди на цепи, яко пёс.

– Как же ты добыл-то такого норовистого? – не унимался с вопросами рязанец.

– Малого татарчонка я в их обозе взял, телегой тот правил, а того, что с вами, ентого да ещё одного уже попозже, на берегу Оки мы с братаничем прихватили.

– Как же одолелито вдвоем троих?

– Да из воды вылезли сумлевшие, плаватьто токмо вон малец, что с вами, умел, он двоих и тащил еле живых. Видать, подустал малость. К тому же выбрались они без брони да оружья, то ли побросали, то ли с конями на дно ушло. Ну, мыто побыстрому арканы и набросили на двоих, а вашто отрок дёру не стал в кусты давать, попробовал ремённые петли руками порвать али скинуть. Да куды ему, кожа добрая, конём сшибли, да такоже повязали. Мурзёнокто выкобениваться стал, вот я его и поволочил чуток за лошадкой на аркане. Думал – зашиб, но оклемался нехристь. Ещё руку погрыз, когда с него одежонку обдирал, больно атлас хорош, бабам на платки любо будет.

Бакшеев подошел поближе к юнцу, внимательно его осмотрел и сообщил:

– Обознался ты, друже. Эт мурзин слуга – виршеплёт.

– Какой-такой виршеплёт? – удивлённо переспросил вяземский воин.

– Ты татарское наречие разумеешь? – ответил вопросом на вопрос Афанасий сын Петров.

– Словес полста знаю, а более нет, да и не желаю знать, в полон, не дай бог, попадёшь, там хочешь не хочешь, а разучишь.

– Вот ты его, мил человек, и не понял. Он прислужник мурзинский, хоть и ближний. Он для услаждения свово господина речи складывает, уж больно родовитые татаре складно молвить любят. Яко скоморох, в обчем.

Мозг служивого явно закипел, он снял шлем и начал озадаченно чесать затылок. Бывший порубежник же начал с пленным разговор по-татарски, и спустя несколько минут мальчишка на цепи начал что-то декламировать. Язык был восточный, но это были или стихи, или песня, рифма явно присутствовала.