Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»

Ушедшие сразу после окончания пира, затянувшегося до самого утра, ногайцы прислали ответные дары прямо с пути на Тверь. Примчавшийся посланник от мурз доставил мне с пять десятков всевозможных войлоков разных качеств и степеней обработки. Судя по виду этих кошм, вырывали их у владельцев, глядя лишь на наличие более-менее приличной степени неизношенности.

Желая польстить хлебосольству хозяев, гонец восхитился прошедшей попойкой.

– Воистину невиданный пир устроил нашим воеводам князь Дмитрий. Поутру, как раненых, мурз увозили промеж двух коней их нукеры, а двое так и вовсе померли. По всему Полю разнесут об этом великом дне весть кедаисказители.

Комплимент, на мой взгляд, выглядел несколько сомнительным, но ответил я в том же ключе, заодно заочно похвалив весь род сеунча.

– И тебе спасибо за принесённые добрую весть да богатые дары, воин, несомненно родовым именем славный.

– Сказывали мне молву, будто увидишь князя Углицкого, что отрока юного, а услышишь, что старца мудрого. Но вот что в неведомом и сокровенном можно читать, как мулла в книге открытой, о том не верил, пока сей час не узрил, – поразился гонец. – Истинно ты предвосхитил, государь, нарёк меня отец по дедову имени – Чапай, дабы во все времена яз славен был в делах своих.

После этих слов посланец, который вполне мог оказаться дальним предком знаменитого комдива, с поклоном принял подарок и быстрым шагом удалился.

В Угличе собирался отряд для отправки к основному войску под Новгород. Для сопровождения меня в поездке на Устюжну осталось двенадцать человек, включая пятерых военных слуг и Бакшеева. В полку, уходящем в поход, насчитывалось примерно тридцать пять бойцов. В то же время мне чётко помнилось, что жалованье выделялось на значительно большее количество народа. Пристав к Афанасию с вопросом о том, куда подевались уклонисты от службы, получил подробную роспись личного состава помещичьей кавалерии.

– Всего у нас в разрядах семьдесят два человека вписано в Углицкую сотню. По выборному списку вёрстано семь дворян, что каждый год должны к Москве для службы отправляться, а в поход завсегда брать по военному холопу, а трое лучших, со своей земельки в четыреста пятьдесят четей о трёх полях, так и двоих должны окромя себя выставлять. Тридцать шесть детей боярских идут по списку дворскому, служить им надобно по шести месяцев на год, да в поход по зову подниматься. Остатние все писаны детьми боярскими городовыми, для походного дела негодны за худостью животов [99], токмо пригожи к осадному сидению, да по уездным надобностям. – Бакшеев перевёл дух и продолжил: – Выборные все на Москве, жильцами, а холопов их явилось шесть человек заместо десяти. В нетях [100]людишки Раковых, ведь четверо сыновей Русинкиных у нас по уезду с наибольшим окладом. Да спросу с них нету никакого, пока со стольного града не съедут до поместий. Из дворовых детей боярских в нетях два человека, сродственники ихние нездоровьем отговариваются. Лошаков по твоему делу как по осени уехал, так и не слыхать о нём. Четверо по городовому списку в силах оказались на поход подняться, честь им и хвала за то. Вот и все сорок три воя, из коих шестеро да яз, горемычный, за твоей особой остаюсь.

– Какаято хиловатая у нас сотня, – позволил я себе проявить лёгкое разочарование.

– Не хуже прочих, – не поддержал меня Афанасий. – Вона по Звенигороду аж три сотни, со своими сотенными, а в походе от града сего сроду более трёх дюжин не видывали.

На память внезапно пришло, как в детстве прошлой жизни, на уроках истории, читая список городовых полков, вышедших на Куликовскую битву, я представлял себе плотные колонны одоспешенных всадников. А ведь те полки вполне могли быть подобны тутошним маленьким отрядам, по десяткам дорог, словно тонкие ручьи, вливавшимся в одно великое войско, будто в широкую реку.

Поскольку Гушчепсе уходил вместе с Угличским полком, он должен был кому-то передать своё мычащее оспенное хозяйство. Кормили и ухаживали за этими животными, размещёнными на более глухой заволжской стороне, обычные княжеские скотники, но вот перенос инфекции и забор материала проводил только черкес и только в одиночестве. Глицерин путём многократных перегонок выходил довольно чистым, и я надеялся, что большинства трагических проблем первого опыта вакцинации удастся избежать. Кружок людей, готовых испытать на себе новые прививки, подбирал мой молочный брат Баженка. Именно ему, несмотря на молодость, планировалось вручить управление оспенным скотным двором. Он уже с пару недель ассистировал нашему доморощенному вакцинатору – Гушчепсе. Последней каплей стала демонстрация свежей оспенной болячки и заявление, что перед общим употреблением он испытал прививку на себе.

– Тоже мне, Мечников, – буркнул я, услышав эту потрясающую новость.

– Нет, я сам по себе, не знаю таковского, – упёрся мальчишка.

К сожалению, знал я – Мечникова, Самойловича, Мочугковского и многих других накрепко вбили мне в голову в своё время, как пример самоотверженности в науке. На мой взгляд, испытания всего и вся на себе вещь героическая, но малопродуктивная, по крайней мере, со стороны врача, явно способного на большее.

Что ж, видимо, Баженко сам выбрал свой путь, и я решил всё, что успел выучить в области медицины, передать именно ему. Проведя вечером операцию оспопрививания на мне и ещё шести людях разного возраста, сын Ждана перешел рубеж, навсегда теперь отделяющий его от большинства современников.

Пребывая после проведения вакцинации на вынужденном карантине, я размышлял о проблемах переработки шерсти. Ради моих опытов остригли, а после забили до срока несколько овец. Понимая, что чем на максимально возможное количество маленьких проблем можно разбить одну большую, тем скорее можно добиться её решения, я дробил процесс подготовки шерсти к прядению на наиболее короткие производственные циклы. Помогал мне плотник Савва, также одним из первых привитый Баженкой, и потому на время поселенный этажом ниже моих палат.

Процесс стрижки механизировать на данном этапе казалось невозможным, поэтому единственное, что можно было сделать, – это ускорение и облегчение работ, дабы мог справиться с ней и ребёнок. Этого надеялись достичь внедрением деревянного станка с ярмом для фиксации овцы, да внедрением облегчённых ножниц с изогнутыми рукоятями.

Савва, правда, выражал сомнения в возможности заведения этих новшеств.

– Юртовщики-то простые пружинчатые ножни за богатство держат. Что в Поле [101], что у нас, на Руси, чёрный люд токмо гребнями по весне линялый волос чешет.

Ну, крутились у меня мысли, массовым улучшенное орудие труда овцеводов сделаем попозже, нам бы богатых обеспечить – и то дело.