Анна Старобинец - Икарова железа (сборник)

Другие – да, но Даня ушел так буднично, так неправдоподобно, экспромтом, что вроде бы и не ушел вовсе. Субботним вечером отправился в супермаркет «Азбука вкуса» за сигаретами, чилийским вином, помидорами черри и киндер-сюрпризом для Таси – и не вернулся. И больше никогда не вернулся.

На осознание этого «никогда» ушло примерно два года. За это время в темном углу своего сознания она сплела паутину – и он живучей мухой там бился, в клейком переплетении ее надежд, обид и гипотез. Потом затих, засох – но до сих пор иногда воскресал и больно дергал за нити.

Так не уходят – от накрытого стола, пообещав шоколадку и помидорку. Так не уходят – от веселой трехлетней дочки, от молодой жены, с которой трахался час назад. Не дав ей времени на подозрения, на скандалы. Не дав ей права его проклясть или хотя бы оплакать – ни до ухода, ни после.

Она считала бы его мертвым – размазанным по асфальту «КамАЗом», распоротым отморозками в подворотне, схватившимся за сердце, упавшим в весеннюю грязь… Она считала бы его «неопознанным трупом», затерявшимся в каком-нибудь морге, в который она конечно же позвонила (она во все позвонила), но сонные тетки не хотели отрываться от чая, но сонные тетки лунатично размешивали ложками сахар и говорили, «такого не поступало», но, но… Но так и не умирают. Но денег взял с собой слишком много, гораздо больше, чем нужно на сигареты и помидоры, и документы взял тоже. Но на работе сказали, что трудовую книжку попросил накануне (не забрал, впрочем). Но через неделю страничка в фейсбуке «была удалена пользователем». Но мать его, обитающая в Подольске, сказала, что навещал и всего час как уехал, – а впрочем, она в маразме, могла его с кем-нибудь перепутать или на год ошибиться… Но добрые люди спустя какое-то время передавали, что видели его не то в Таллине, не то в Риге, с некрасивой белобрысой прибалткой, но может быть, конечно, и не с прибалткой, а может быть, даже и не его, просто кого-то очень похожего…

Пропал без вести. В России много пропавших без вести, целая армия. Иногда Женя представляла себе многолетнюю, кровавую, огненную, скрытую от мира войну, на которую отправилась эта армия. Отправился Даня. Это был хороший, правильный образ – муж на войне. Его вполне могли там убить или уже даже убили. Ей больше нравилось думать о нем как о мертвом.

Мертвого можно было любить, скучать по нему, хранить память. Живой был мудаком и предателем, его следовало забыть навсегда.

Тася сразу же ушла к себе играть с «Фэйри», закрыла дверь. Появилась у нее такая привычка, пока болела, – закрываться у себя в комнате. Раньше, наоборот, терпеть не могла закрытые помещения, на ночь просила оставить щель, Женя даже боялась, что у Таси клаустрофобия. А теперь – пожалуйста. Закрывала дверь тихо, вежливо – но плотно, никаких там щелей. Женя как-то пробовала с ней об этом поговорить, в том духе, что не надо замыкаться в себе и зацикливаться на «Споки» и что дверь закрывают, когда хотят что-то скрыть, а какие могут быть тайны от собственной мамы… «Какие тайны, мама? – посмотрела как на больную. – Это просто чтобы тебе не мешать. Ведь ты же работаешь».

И действительно – работать она теперь не мешала. Не дергала, не задавала вопросов, не просила ей почитать, не включала на своем компьютере мультики на полную громкость, не требовала, чтобы Женя срочно шла и смотрела, как куклы и звери пьют невидимый чай из игрушечного сервиза.

На все вопросы ей теперь отвечала «Фэйри», и «Фэйри» же ей читала – из-за закрытой Тасиной двери просачивался грудной, уютный, негромкий автоматический голос, озвучивавший стихотворения из школьной программы и еще какие-то, которые Женя не знала либо по долетавшим обрывкам не могла опознать. Он Женю не раздражал, этот голос, наоборот, обволакивал, словно бы укутывал в бабушкин плед, под этим пледом ей было легко и спокойно работать, рисунки получались игривые и немного наивные, редакторше нравилось, она их называла «душевными».

С куклами Тася теперь почти не играла, говорила, что скучно, что со «Споки» играть куда интересней. «Покажи, что за игры, – попросила однажды Женя. – Только не сейчас, а попозже, сейчас я работаю, потом покажи». Но потом они про это, конечно, забыли, то есть Тася забыла, а Женя в принципе помнила, но работы действительно было много, подоспел новый заказ – продолжение про тетку-психолога, – и ковыряться в игровой этой приставке совсем не хотелось, хотя, конечно, она понимала, что надо проконтролировать, во что играет ребенок. И понимала, что это вообще все неправильно: ребенок сидит там, уткнувшись в «Споки», целыми днями, и даже засыпает с этим планшетом, то есть вот буквально в обнимку, как раньше с плюшевым лисом… Но ведь действительно Тася совсем не мешала, а работы было так много. Это на время. На пару недель и все, потом она снова обязательно займется ребенком. Ну а сейчас – как будто бы она наняла Тасе няню. Фултайм. В конце концов, они ведь так и позиционируют эти приставки: «Споки – добрая, как няня. Играя, чувствуй нашу заботу»…

– …Мама, спокойной ночи!

Она даже и не заметила, как Тася легла.

– А ты подмылась? – крикнула через дверь.

– Да!

– Руки помыла?

– Да!

– Что, и зубы почистила?

– Да! – Тася торжествовала. – У меня в «Споки» напоминалка!

– Ну хорошо, сейчас зайду к тебе попрощаться, через минуту.

– А может… не надо? – голос Таси прозвучал напряженно.

– Не надо что? – не поняла Женя.

– Ну, заходить. Мы можем ведь и так попрощаться.

Женя так удивилась, что захлопнула ноутбук, забыв сохранить изменения.

– Как не надо? – собственный голос показался ей сварливым и глупым, будто курица проквохтала.

Вскочила, хотела войти к Тасе – закрыто. Изнутри почему-то закрыто, хотя защелки там нет.

– Тася, детка! – и снова из нее вылезла какая-то квочка. – Ты что, не хочешь поцеловать маму на ночь? Почему ты закрылась? – она подергала ручку, изменила тон: – С какой стати ты там закрылась? Кто тебе разрешил?

– Я не закрылась, – обиженно проканючила Тася. – Тут просто дверь тугая.

Женя толкнулась плечом, сильно. Действительно, просто тугая, открылась.

Подошла, склонилась над Тасей, засюсюкала, как с трехлетней:

– Ты что, малыш, разве мама обидела своего малыша? Почему мой малыш не хочет со мной прощаться?

– Я не малыш, – сказала Тася серьезно. – И ты меня не обидела. Просто… я не хотела, чтобы ты смотрела на комнату. Ты скажешь, что трэш.

Женя огляделась. Стены комнаты, прямо поверх обоев, были затянуты гладкой, золотистой, с искорками-вкраплениями, тканью. Что-то вроде атласа – она провела рукой, – ну да, и на ощупь как шелк. Но нет, откуда Тася взяла бы столько шелковой ткани? Простая синтетика. Конечно, просто синтетика. Ну а синтетику откуда взяла?.. К белым тюлевым занавескам Тася прикрепила кусочки розовой ленты, завернутые в спиральки, как будто бутоны. На столе – блюдо, хрустальное, из давно похороненного в коробке на антресолях сервиза ( сама залезла на антресоли? сама разгребала хлам? и эту ткань золотую, наверное, там же нашла, там вообще какого только мусора нет, давно пора разобрать антресоли), в блюде – вода, в воде чуть подрагивают ароматические круглые свечки в алюминиевых подставках и лепестки роз. Глубочайшая пошлость, сказал бы Набоков, поддельная красота. Творческая свобода ребенка, сказал бы журнал, на который Женя работала, самовыражение и фантазия, не ограничивайте, поощряйте. Да, поощрить. В конце концов, она ведь старалась, все сделала аккуратно и даже местами талантливо. И даже стильно. Кич, конечно, но почему бы и нет. Хвалить ребенка. Иначе ребенок начнет отдаляться.