Петр Ингвин - Зимопись. Книга шестая. Как я был стрелочником

– Ка-ли-нка! Ка-ли-нка! – скандировали зрители.

Девушка расцвела. Морщинки на лице вновь превратились в лучики, хлипкие плечи с гордостью распрямились. Прежде чем занять место у черты, Калинка несколько раз прошлась взад-вперед перед восторженной толпой, ее лицо сияло, руки победно несли задранную до пояса одежонку. Наконец, спины противниц обернулись друг к другу, и нагнувшиеся в противоположные стороны тела словно поклонились зрителям. Узкий боевой таран Калинки мог утонуть в приветливо распахнувшихся объятиях противницы, что больше походил на могучую крепость. Боковые крепостные башни посмеивались, глядя на явившегося досаждать несерьезного супостата, и готовились поглотить с потрохами. Одно дело, когда таран бьет в ворота крепости, но если ворота одновременно бьют по тарану…

– Начали!

От веса соперницы Калинку сдуло, как тростинку ураганом.

– Рано! – заорали откуда-то сбоку, а другие подхватили. – Она до сигнала начала! Победа не зачитывается! Штраф!

Был фальстарт или нет, я не знаю, не заметил, а противоречить толпе – себе дороже. Проигравшая придерживалась того же мнения и застыла в ожидании приговора.

Фантазией пираты не блистали.

– Долой тряпки, и – штрафной круг!

Все повторилось. Пышные формы пронеслись вдоль зрителей, подхлестываемые сороконожкой рук (сорокоручкой?), а липкая паутина взглядов тянулась сзади, как хвост за кометой. Пираты ревели и пихались не хуже соперниц, прыщи уже не смущали. Смачный звон ладоней по живому барабану напоминал скоротечный бой с применением автоматического оружия, эти «аплодисменты» перекрывали гогот, одна пятерня попадала по еще не убранной другой. Кто-то использовал сразу обе руки и радовался, если хоть одна достигала цели. Болтанка живого белого студня, словно присыпанного кунжутом, у большинства вызвала обильное слюноотделение. Аппетит разыгрался, тон и громкость выкриков все повышались, радостный смех давно превратился в ржание.

Оставленная без внимания Калинка даже погрустнела. Прыщавая кудряшка затмила ее. Посыпались предложения:

– Еще! Приз зрительских симпатий! Круг почета!

Пугливый взгляд толстушки, достигшей валявшихся на земле одежд, метнулся по сторонам, но перечить она, естественно, не рискнула и второй круг совершила чуть медленнее, давая пиратам возможность посмаковать ощущения. О Калинке забыли.

– Снова не твой тип? – Сосед только что вновь припечатал ладонью по колыхавшемуся средоточию соблазна. – Может, ты не зря с Венцемиром на одном челне обретался?

– Да, тип снова не мой, а нехорошие намеки, пожалуйста, прекратите, – я говорил тихо, для усиления эффекта даже перейдя на вы, – иначе мне придется как-нибудь придушить вас ночью, когда никто не увидит.

Сосед отшатнулся, затем мясистые губы искривились в заискивающе-опасной ухмылке, как у загнанного в угол зверя, который может и подружиться, и порвать на куски:

– Малец, прости насчет Венцемира, забираю слова обратно.

Видимо, для шуток над соратниками эта тема здесь под запретом. Учтем. В моем прежнем мире она стала чуть ли не главной для большинства юмористов, если их можно назвать столь гордым титулом.

Сосед прибавил:

– Но и ты не прав. Нельзя так со своими, если ты свой.

Бугристый нос обидчиво взвился, широкие ноздри раздулись. Рядом с рослым бородатым детиной я выглядел мальчишкой.

– Тоже забираю слова обратно. Прости.

– Без претензий?

– Без.

Борода соседа вновь обратилась к волнующим мужские взгляды сметанным берегам.

– Все же, не понимаю тебя. Разве тебе ее не хочется?

– Ее? – Я поглядел на доступное всем глазам и рукам чувственное великолепие. – Нет.

– Потому что неправильно смотришь на вещи. Возбуждает не тело, а желание его получить.

– Ее хотят получить слишком многие.

– И получат. – Сосед хитро сощурился.

– Вот-вот. Не люблю толпу, толпа всегда в проигрыше. Я единоличник. Люблю стоять в стороне и брать лучшее.

– Лучшее берет капитан. – Сосед погрозил пальцем.

– Я неправильно выразился. Не лучшее из доступного, а недоступное.

– Совсем заговорился, парень. Недоступное не берут, потому что оно недоступное.

– Тогда скажу так: недоступное пониманию тех, кто обожает доступное.

Сосед пожал плечами:

– И все же больше тянет к доступным, чем к привлекательным, это природа.

Бесцельно-глупый треп о бабах плавно перетек в нечто серьезное, если не сказать философское. Это понравилось обоим.

– Важно не то, куда тянет, – ответил я, – а то, куда идем.

На меня поднялись внимательные глаза:

– Тебя, кажется, Чапой кличут?

– Кличут, а что?

– Ядрей, – представился сосед.

Состоялось торжественное пожатие рук. Моя чуть не хрустнула. На губах с трудом удержалась вымученная улыбка. Хотя щеки уже задрожали. Еще секунда…

Тиски разжались за миг до того, как у меня из глаз хлынуло, я едва сдержался.

– Ты слишком остер на язык, – по-дружески сообщил Ядрей, – и чересчур категоричен. Это нормально для юности, но не перебарщивай. Сейчас тебе дают возможность отдохнуть и развеяться. Прими с благодарностью, не выкаблучивайся. Если в каких-то случаях думаешь по-другому, хотя бы скрывай мысли. Здесь таких не любят. Характер – это оружие, главное – не стрелять по своим. Усёк?

После моего кивка разговор прервался, его перекрыл шум происходящего.

Следующая участница не успела встать, а ликующий ор затмил предыдущие. Не девушка, а загляденье. И как она только попала в этот бедлам. Ноги от ушей, золотые пряди до талии, сама талия едва просматривалась и непонятно как не переламывались под грузом нависших цистерн с молоком. Глаза – оленьи, с поволокой, а женские выпуклости, когда открылись, даже на миг установили тишину.

– Как звать?

– Голуба.

– Го-лу-ба! Го-лу-ба!

Преходяща слава людская.

– Начали!

Калинка постаралась, но потуги совершить прежний кульбит натолкнулись на раздражение зрителей.

– Куда всем телом?! Пихаться надо, а не прыгать. Штраф!

– Но я же…

– И еще один – за возражения! Два круга!

Из князи – в грязи. Тонкие руки опустошенно стянули рубище, злой свист погнал недавнюю триумфаторшу вдоль потянувшихся рук, как цирковую лошадь по арене.

Следы от прежних ударов покрывали тело Калинки не только на ягодицах. Полосы проходили по животу, по груди и даже по шее. Будто ее с самосвала свинцовыми трубами завалило. Но явно не трубами.

Недавняя звезда сезона померкла, ее взгляд вновь молил о пощаде и помощи. В уничижительной позе тоненькая фигурка промчалась вдоль вереницы не особо усердствующих шлагбаумов: ухватить почти не за что, разве что вразумить на дорожку, что и сделало большинство пиратов. На Калинку сыпались не флиртующе-любовные шлепки удовольствия, а удары. Кто-то пихнул кулаком. Девушку опрокинуло, и она полетела грудью в землю прямо передо мной.