Леонид Волчек - Промах

Обязанностью дневального было хранить ключ от оружейной комнаты, чтобы открывать оружейку по требованию любого солдата или офицера нашей роты, решившего пострелять. Так же в обязанность дневального входило соблюдение запрета на вынос оружия из казармы без разрешения ротного. Если вдруг кто-то из солдат решит выйти без дозвола командира с оружием во двор, обязанностью дневального было не допустить этого. С этой целью дневальный был вооружён до зубов и одет в бронежилет. «До зубов» подразумевало автомат «Абакан» АН-94 с прицелом 1П29, с четырьмя четырёхрядными магазинами на шестьдесят патронов каждый, пистолет ОЦ-33 «Пернач» с четырьмя обоймами ёмкостью в двадцать семь патронов каждая, тактический нож Glock FM 81 и четыре метательных ножа «Оса».

Вот именно из-за такой экипировки, в которой дневальный вынужден проводить целые сутки, мне не нравился этот пост. Я бы с большим удовольствием чистил картошку, но еду нам привозили по договору из какого-то кафе. Всё же, в стоянии на «тумбочке» был положительный момент. Дело в том, что дневальный мог стать невольным обладателем секретов и тайн, ведь офицеры в канцелярии обычно не понижали голос, обсуждая их. Они знали, что всё тайное, попав в роту, в ней и останется.

Сегодня, когда личный состав, переодевшись в десантную форму, уехал на аэродром в МАЗах с унифицированными герметизированными кузовами, в расположении роты осталось только шесть человек: дежурный офицер с солдатом на КПП, «девяносто девятый» в казарме, я на «тумбочке» и ротный с заместителем в канцелярии.

«Девяносто девятый» дрых на своей кровати в конце спальни, а в канцелярии «сто четвёртый» и «сто третий» вели бурный разговор. Они обсуждали нюансы предстоящих совместных стратегических учений Вооружённых сил Республики Беларусь и Российской Федерации. Учения должны были пройти не только на территории Беларуси, но и в Смоленской области Российской Федерации. В частности, разговор шёл о секретной базе Российских вооружённых сил, расположенной недалеко от Смоленска. На этой базе велась разработка новейшего сверхмощного лучевого оружия. Разработки были настолько секретны, что за пределами базы доступ к ним имели лишь Президент России и несколько человек из генералитета Российской армии.

Разговор в нашей канцелярии происходил весьма занятный, ведь ротный с заместителем обсуждали не учения, а способы и средства получения документов и схем засекреченных российских разработок этого лучевого оружия. Причём непосредственно с секретной базы. Я не мог не натопырить уши и был уверен, что если бы в этот момент на меня кто-нибудь взглянул, он увидел бы два маленьких локатора вместо ушей на моей голове.

Вскоре, сойдясь во мнении в вопросе тактики проникновения на объект, офицеры перешли к выбору кандидатур для выполнения задания. Я затаил дыхание. Давненько меня не посещало такое возбуждение, как сейчас и не мудрено, ведь любой из наших бойцов мог только мечтать о таком приключении. Но офицеры видимо вспомнили обо мне, так как в канцелярии наступило молчание. Я догадывался, что там происходит: они взяли карточки с нашими номерами и перебирали их, пытаясь прийти к общему знаменателю. Вскоре они сделали свой выбор и снова заговорили в голос, продолжая обсуждать план похищения секретных чертежей с секретной базы наших союзников. Может быть, кто-то посчитал бы такое похищение подлым и низким, но, как говаривал мой товарищ по техникумовскому общежитию Генка: «У картишек нет братишек».

Вечером, на построении, ротный сообщил, что наша рота участвует в ССУ «Запад» в качестве десантной роты. В программе учений планировались не только тактика и стратегия боевых операций, но и командные соревнования в единоборствах. Бойцы нашей роты выступят в личных поединках против роты спецназа Псковской десантной дивизии, в связи с чем ротный настоятельно просил не ломать российских парней без надобности.

То, что участие роты в таких учениях являлось прикрытием какой-то секретной спецоперации, поняли все, но только я один знал о ней практически всё и теперь с нетерпением ждал, когда ротный назовёт номера счастливчиков, но ротный, обрисовав общую задачу, распустил бойцов заниматься своими делами.

Через полчаса нас по одному стали вызывать в канцелярию для беседы. Такую тактику зачастую выбирали офицеры обычных войсковых подразделений, чтобы опросить стукача. Солдаты, благодаря этому опросу, понимали, что среди них завелась «крыса», но вычислить её не могли. Под подозрение попадали все вызванные для беседы солдаты, а из-за страха быть сданным доносчиком, повышалась дисциплина в подразделении, что не могло не радовать офицеров.

В нашей роте «опрос» проводился совсем по другим причинам. Вызывая в канцелярию десять-пятнадцать солдат в произвольном порядке, офицеры были уверены, что конкретных исполнителей заданий никто не вычислит. Первым в канцелярию вызвали «первого». Последним вызвали меня.

Какие чувства испытывает человек, получив сложнейшее, опаснейшее секретное задание в глубоком тылу союзников, приказом командира в одно мгновение превращённых во врагов? Пусть вас не смущает слово «союзник». Поймав за попыткой раздобыть принадлежащие им секретные сведения, они не станут возиться с задержанным. Они закатают его за решётку на максимально доступный срок. И «решётка» эта будет не простая, а что-то типа зоны особого режима где-нибудь в болотах Мордовии. В болотах, где обычные комары достигают такой величины, что когда зажимаешь такого комара в кулаке, то с одной стороны кулака торчит комариная голова, а с другой комариные ноги.

Что должен чувствовать человек в свои двадцать семь лет, когда его пытаются засунуть в это гигантское комариное гнездо голым задом? Страх? Вовсе нет. Все сто человек, служивших вместе со мной в роте, испытывали страх всегда. Это страх не выполнить задание, страх показать себя хуже других, страх проиграть сражение. Мы спим и боимся. Боимся, что не сможем должным образом отреагировать на экстремальную ситуацию, боимся умереть раньше, чем успеем принести пользу своей команде. Боимся дать слабину при возникновении необходимости убивать тех, кто в обычной жизни мог бы стать другом. Боимся быть застуканными за высказыванием высокопарных слов, ведь все мы молчуны, за которых должны говорить наши дела.

Я испытывал эйфорию. Страх я испытаю потом, во время выполнения задания. Этот страх поможет мне не попасться, ведь нет ничего хуже самоуверенности. А я был самоуверен. Самоуверен настолько, что считал себя гением, хотя дивизионный психолог, разговаривая со мной, утверждал, что я не гений, а придурок. Впрочем, все гении придурки. Главное, что я осознавал собственную самоуверенность и был способен с нею бороться. А вот напарник, выбранный мне командирами, вызывал у меня сомнения. Но и этот факт я превращал в плюс, ведь неуверенность в напарнике, – это дополнительный страх, заставляющий совершать добавочные расчёты, придумывать вспомогательные варианты и уделять внимание каждой мелочи, позволяющей применить все мои силы, все доступные резервы.