Павел Клюкин - Гибель химеры (Тайная история Погорынья)

— Ну что, Лука, перехитрили они тебя? — Корней с Федором, оба облаченные в полный доспех, с нескрываемой тревогой встречали возвращавшихся ратников.

— Это правда, — не стал скрывать своей неудачи Говорун, — больно уж доднесь все легко удавалось, вот и понадеялись на авось. А тут воины, пожалуй, не хуже наших. Хорошо хоть только ранениями обошлось, ну и коней жалко, конечно.

— А если не хуже, то что ж они боя с тобой не приняли? — с одной стороны боярин Федор, задавший вопрос был сильно встревожен, а с другой у него проглядывала мрачная удовлетворенность тем, что не только у него случились неудачи в этом походе.

— Ты, Федя, в корень зри, — уразумевший пантомиму друга Корней поспешил на помощь своему подчиненному, — старшой-то у них совсем не дурак. Его задачей было засаду устроить, да, наверное, пленника для расспросов о нас добыть. А одоспешеные воины у него в нужном количестве видно не подошли еще. Вот они и не стали высовываться, чтобы грудь на грудь с Лукой схватиться, а то б плохо совсем было. Повезло тебе, Лука, но и ты, молодец, что никого из раненых им не оставил. Теперь бери еще один десяток и в поле, охраняйте нас внимательнее. А мы с тобой, Федя, пойдем людишек своих торопить, а то чую, если умедлим, ой солоно нам всем здесь придется! Да Бурею надо сказать, чтобы когда погрузит лодью — велел корабельщикам назад не возвращаться. А и самому с обозниками беречься на обратном пути от реки сюда — раз опомнились неприятели, то как бы новую засаду не учинили.

Осторожность помогла — десятки Луки и Егора, сторожившие неприятеля в поле, одним своим видом держали противника в отдалении от места переправы. Уходить через болото они стали только через час после того, как лагерь опустел и последний вьючный конь был отправлен в путь. А может быть, действительно, у врага здесь не было достаточных сил, но в остальном переход через болото завершился без значительных происшествий.

Уже совсем вечерело, когда Мишка, с трудом проделавший в седле путь через болото — серьезно сказывались раны, во главе двух десятков опричников приближался к паромной переправе, предвкушая торжественную встречу.

Ритуал встречи возвращающихся из похода, был в Ратном давним и устоявшимся. Всадники неторопливым шагом ехали навстречу родным и близким, возглавляемым священником. Спешивались, обнажали головы и по очереди подходили под благословление настоятеля. Крестились на колокольню ратнинской церкви. Затем все вместе стояли благодарственный молебен, старательно вторя молитвам священника о благополучном возвращении из похода. Так же старательно все вторили молитвам о даровании выздоровления раненым (тут уж жарче и старательнее всех молились их жены и дети).

Ничто не должно омрачать первую радость встречи. Поэтому обозные телеги, везущие тела погибших, заранее сворачивали в сторону, чтобы причитания женщин и детей не омрачали этой радости. Днем скорби и поминания всегда был день следующий. Он был посвящен отпеванию и похоронам погибших в походе. Сотник, староста и десятники ходили по их дворам, просили прощения у матерей и жен, что не уберегли отданных под их начало ратников. С поклоном вручали причитающуюся долю добычи и определяли какая помощь потребна семье, оставшейся без мужских рук, до возрастия детей.

Но всегда в первую голову радость встречи и благодарность Всевышнему .

Нечто подобное Мишка ожидал увидеть и сейчас, может быть и переиначенное в более подходящую для Младшей Стражи сторону. Каково же было его разочарование, когда вместо торжественной встречи у ворот Академии он еще у въезда на паром увидел небольшую группу: мать, Юльку, накинувшую на плечи голубой платок, наставника Филимона, нескольких опричников и Дударика, при виде колонны всадников, протрубивших сигнал встречи.

Неловко сойдя со Зверя, все же сильно давали о себе знать последствия ранения, он поклонился матери и принял из ее рук ковшик. Пахнуло стоялым медом. Мигом осушив небольшую емкость, Михайла еще раз скованно поклонился матери, которая, забрав у него ковш, уже что-то говорила следующему спешившемуся отроку, и повернулся к Юльке. Сразу бросились в глаза ее руки, судорожно комкающие край платка — не забыла его подарок, и яркие пятна румянца на щеках девушки, и ее напряженный взгляд.

Так, глядя глаза в глаза, и шагнули навстречу раз и другой. И только для двух любящих сердец и был слышен этот немой разговор:

— Вспоминал?

— Ждала?

И каждый одновременно делает шаг:

— Только тебя!

— Простил ли?

— Больше не сердишься?

И вот уже тесно смыкаются объятия:

— Люблю… Только тебя!

Кажется, как мало могут сказать глаза за эти два шага, и как много на самом деле.

— Что, обижаешься на меня, сынок? — уже на пароме, с улыбкой глядя на Мишку и прижавшуюся к его плечу Юльку, спросила Анна.

— За что, мама?

— Что не устроила тебе въезд, такой же, как в Ратном всегда делали?

— Ну, — покраснел и замялся Мишка, — есть немного.

— Не горюй, я договорилась с отцом Михаилом, в ближайшее воскресенье он приедет, тогда и торжественный проезд всех отроков в бронях устроим и большой благодарственный молебен Архистратигу Михаилу о возвращении из похода. А сейчас тебе величаться не перед кем — нет никого в Академии.

— Да куда ж все делись?

— Эх ты, боярич! — она ласково потрепала сына по вихрастой макушке. — Совсем со своей войной про обыденную жизнь забыл. Сейчас же каждый день — год кормит. Все же в поле — хлеб жнут, нам никак нельзя ни колоска потерять. Смотри, сколько с прошлого года людей-то прибавилось. Я уж и Сучка с его людьми в поле отправила, все равно для них пока ни лесу высохшего, ни рабочих лошадей нет, и девок всех наших, даже Машку с Анькой. В страду, али забыл, что жнивень идет, никогда лишних рук в поле не бывает.

— Ну, Анька в новом своем платье, — вспомнил пристрастие старшей сестры не вылезать из понравившейся обновы Мишка, — много в поле наработает!

— Ох, и язва ты, Мишаня, — снова улыбнулась мать. — Я все новые платья девок в сундук свой закрыла. А ее дело не серпом работать, да снопы вязать, хотя и это уменье не лишнее, а смотреть, чтоб у страдников работа спорилась, да все в достатке было, да ленивым потачки не давать. А когда и самой за серп взяться — показать неумехам, как надо.

— Машке да Аньке ведь уже скоро и замуж пора будет, надо привыкать быть хозяйками в дому.

— Вот и я про то, сынок. А какие же из них хозяйки, если с домочадцами, да холопами управиться не смогут, да главных хозяйских дел не знают?

— А может жизнь сама научит?

— Учить-то она учит, да все больше по лбу! Пока шишек не набьют, не научатся. Так пусть лучше в родном дому набивают.