Павел Клюкин - Гибель химеры (Тайная история Погорынья)

Оглянувшись на замерший строй, Мишка с удивлением заметил, как при этих словах, расправляются плечи у наставников. Казалось, они сбрасывают с плеч груз прожитых лет и тяжелых ранений. Чтобы снова ощутить себя молодыми соколами, ищущими себе чести, а князю славы.

Отец Михаил, оглянувшись на Роську, громче и самозабвеннее всех поющего эти слова, улыбнулся и осенил крестом свою почетную охрану, а затем и всех встречающих.

Это подтолкнуло Мишкину мысль, повернувшись к строю, он во всю мочь выкрикнул:

— СЛАВА ПРАВОСЛАВНОМУ ВОИНСТВУ!

И чуть не оглох, когда в ответ раздался рев из сотни глоток:

— СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА!!!

— Возлюблю тебя, Господи, крепость моя!

Никогда еще в Академии не было такого количества народа. Разумеется, маленькая часовня не могла вместить даже десятой части всех присутствующих. Поэтому отец Михаил решил устроить благодарственный молебен перед входом в нее. Сделанный заранее переносной аналой плотники Сучка установили на нужное место. Сделано это было, пока священник переодевался внутри часовни. Мишка отрядил ему в помощь брата Семена и Дударика, и теперь оба принаряженные, донельзя сосредоточенные от осознания важности своей миссии, стояли по обе стороны от аналоя, время от времени исполняя команды, отдаваемые приглушенным шепотом.

Роська же вместе с двумя отроками из «музыкальной команды» старался за весь церковный хор, которого в Академии пока еще не было. Они самозабвенно выводили вслед за отцом Михаилом слова псалмов, изредка сбиваясь от излишнего усердия.

— С Тобою я поражаю войско, с Богом моим восхожу на стену. Бог! — Непорочен путь Его, чисто слово Господа; щит Он для всех, уповающих на Него. Ибо кто Бог, кроме Господа, и кто защита, кроме Бога нашего?

Эти слова прозвучали особенно громко и весомо. Неудивительно, что им вторили сейчас многие из тех, кто стоял перед часовней. Ведь, казалось, именно к ним, совершившим недавно удачный поход и со славой возвратившимся, были обращены строки псалма.

— Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращаюсь, доколе не истреблю их; поражаю их, и они не могут встать, падают под ноги мои, ибо Ты препоясал меня силою для войны и низложил под ноги мои восставших на меня. Ты обратил ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня: они вопиют, но нет спасающего; ко Господу, — но Он не внемлет им. Я рассеваю их, как прах пред лицем ветра, как уличную грязь попираю их.

За то буду славить Тебя, Господи.

Искренность молитвы сотен людей самым животворным образом отзывалась на отце Михаиле. Он ведь не забывал, что среди собравшихся немало вчерашних язычников. Но тем паче расцветал он, видя, как старательно отроки повторяют слова молитвы, завершая ее единым всеобщим выдохом:

— Аминь!

События второй половины дня почти не отложились в Мишкиной памяти. С одной стороны из-за накопившейся усталости, а с другой — «в борьбе с зеленым змеем побеждает змей».

Сразу же после молебна все двинулись к установленным на открытом воздухе столам. От незнания Михайла не придал значения порядку размещения за столами, и как оказалось совершенно напрасно, ибо и здесь существовала своя строгая система, о чем ему негромко поведал чуть позднее староста Аристарх. К счастью, руководивший всеми действиями Алексей прекрасно был осведомлен обо всех тонкостях устройства пиршества. Главный пирник отлично знал, кто где должен быть.

Разумеется, вся верхушка Погорынского воеводства, включая боярича, вкупе с отцом Михаилом расположилась за «передним» столом. За этот же стол по указанию Корнея усадили и двух плотницких старшин: Сучка и вновь прибывшего главу нинеиных работников, назвавшегося смешным прозвищем Жагра. Впрочем, это прозвище вполне подходило к его облику — его борода, подсвеченная солнцем, и впрямь напоминала «жагру» — фитиль, горящий желтовато-рыжим пламенем.

— Умен Корней, — обращаясь к Мишке, вполголоса проговорил сидящий рядом Аристарх. — Нинеины люди сразу на братчину к нам приглашены. Так что теперь они как бы своими становятся. Пусть не по крови. А вроде как совместно преломившие с нами хлеб.

Справа и слева от «переднего» стола располагались два «средних». За одним разместились наставники Академии, а за другим — недавно принятые в Перуново братство опричники. Ну, а все остальные заседали чуть в отдалении за «окольными» столами. Разумеется, «девичий» стол располагался чуть-чуть в стороне от мужских.

Едва успел отец Михаил благословить трапезу, как вставший воевода Погорынский провозгласил здравицу за участников успешного похода. Затем взял наполненную кальвадосом братину, крупно отхлебнул и пустил ее по кругу. За остальными столами сделали то же самое, только за средними пили сидр, а за окольными — налегали на пиво. Столы были заставлены печеной и жареной дичью — это расстарался Стерв с помощниками, целую неделю не вылезавший из леса. Конечно же, не обошлось без плавиных пирогов. Постепенно собравшиеся въедались, чувствовали себя все свободнее, кое-где слышались возбужденные голоса о чем-то увлеченно спорящих мужиков.

Спустя какое-то время встал Аристарх, провозгласивший славу Академии, ее наставникам и воспитанникам, с честью проявивших себя в бою. И снова повторилась картина обхода полуведерной серебряной братины с вином вокруг стола.

Помня напутствие Алексея, что первые три здравицы нельзя пропускать ни в коем случае, Михайла как все крупно отпивал из непривычного сосуда. Поэтому в голове у него уже слегка гудело, когда дед кивнул ему через стол, велев провозглашать «третий тост». От неожиданности Мишка даже слегка замешкался. На его заминку, правда, никто не обратил внимания, наблюдая за тем, как Бурей наливает вино из бочонка.

Утвердившись на напряженных ногах и держа двумя руками тяжелую посудину, Мишка неожиданно для себя проговорил:

— А третью чару я хочу поднять за нашу святую матерь — православную церковь и ее верного представителя у нас в Ратном — отца Михаила, по чьим молитвам и был нам дарован Христом-Богом успех в нашем воинском начинании. Спасибо тебе за все, отче.

Собравшиеся, слегка примолкшие в начале этой неожиданной речи, в конце разразились одобрительным гулом. За передним столом все встали и каждый, получая в свою очередь братину, считал своим долгом отнестись с приветствием к отцу Михаилу. Тот, покрасневший от неожиданности, стукался своим кубком, в котором плескалось специально привезенное монастырское вино, и благодарил пирующих.