Тамара Вепрецкая - Сантрелья

— Ты предполагаешь, что халиф жив. Как же это возможно, ведь его пышно похоронили?

— Я не предполагаю, я знаю. Да! Не его похоронили, не его! Двойника похоронили!

— Двойника?!

— Не хватило духу у этого малодушного, но тщеславного мальчишки Мохаммеда, как бы он гордо ни величал себя Богом Направляемым, — проронил старик ехидно. — Хишам жив и скоро понадобится Мохаммеду, ибо престол последнего, узурпированный и залитый кровью, уже так сильно раскачивается на кровавых волнах, что довольно лишь небольшого дуновения ветра, и он опрокинется.

— Ты ясновидящий? — прошептала я робко.

— Нет-нет, — засмеялся отшельник. — Через мой перевал часто люди пробираются. И я всегда в курсе последних событий. Я забрался высоко в горы, ушел от грязи людских сердец, но вни-мательно наблюдаю с высоты за их отвратительной возней и не перестаю удивляться степени их низости, ибо научился читать по их глазам и душам и тем самым предвосхищать их поступки. Да!

— И на чьей же ты теперь стороне? — полюбопытствовал Святогор.

— Я на стороне Аллаха, — вздохнул старик. — А Аллаху был угоден цветущий, могущественный халифат, где высочайших мировых высот достигло развитие наук и ремесел, искусств и просвещения. Я на стороне того халифата, терпимого к другим верам. Не нужно было преследовать неверных, чтобы доказать, что путь их ложный. Это доказывала сама жизнь. Дух знания был превыше всего! Да!

Старик пригорюнился и долго смотрел на угасающее пламя очага, на мерцание углей и вспышки мелких язычков пламени то тут, то там, заявлявшие о своей независимости и праве на существование.

— Халифат уже погиб, ему не подняться, — сокрушался старый араб. — Варварство одержало победу, когда горела библиотека Аль-Хакама. Это было начало конца. Да! Впрочем, история повторяется. В варварстве и братских усобицах погибла и древняя культура в Аль-Андалус.

Николай резко выпрямился и открыл рот, чтобы что-то произнести, но старик опередил его и обратился к Святогору, тронув того за руку:

— Сынок, ты, как выполнишь поручение, беги отсюда, не встревай в братоубийственную возню, сохрани свою чистую душу!

Святогор удивленно вскинул голову и возразил:

— Но Посланник Аллаха молвил: "Тот из вас, кто увидит злодеяние, пусть остановит его своей рукой; если он не в состоянии сделать это — то своим языком; если он не в состоянии сделать и это — то своим сердцем, что является самой слабой степенью веры"…

Старик медленно и тяжело поднялся и, взирая на своих слушателей сверху, торжественно провозгласил:

— Нет, Посланник Аллаха изрек: "Чтобы быть хорошим мусульманином, надо не вмешиваться в то, что тебя не касается"!

Святогор кивнул, а Коля, нетерпеливо ерзавший на месте, вдруг встрепенулся и выпалил, наконец, свой до сих пор не заданный, но давно готовый сорваться с языка, вопрос:

— Ты упомянул его поручение, старик. А что тебе известно о нем?

— Ничего, — простодушно развел руками араб, — но ведь зачем-то вы направляетесь в Кордову?

— А о какой древней культуре ты говорил? — не унимался Николай.

— Вряд ли вы об этом слышали, да и сам я мало что знаю, — отнекивался отшельник.

— И все же? — поддержал Колин интерес Святогор.

— На нашей земле в далекие времена обитали тартессии. Они процветали, они славились своей культурой и богатствами. И потом в мгновение ока потеряли все. А потомкам оставили лишь тайну их гибели.

Араб наклонился к нам и заговорщически прошептал:

— Я слышал, во дворце халифа в Кордове хранится святыня… — Он окинул нас оценивающим взглядом. — В ней, якобы, содержится разгадка гибели тартессиев. Говорят, брат пошел на брата в борьбе за власть, призвав на помощь варваров и врагов своих. Да! Это и привело к краху…

— Где, говоришь, эта святыня? — прикинувшись простачком, уточнил Святогор.

Но старик раскусил уловку, похлопал его по плечу и с усмешкой сказал:

— Ты тоже знаешь ее, мальчик мой. Ты часто занимался в том зале.

Святогор отпрянул:

— Откуда ты все знаешь про меня?

— Ничего-ничего, — успокаивал его араб, будто чем-то обидел. — Угли прогорают. Пора нам на покой. Вам завтра в дорогу.

Он, кряхтя, поднялся и вдруг резко обернулся:

— Девчоночку оставили бы у меня. Страшно сейчас в Кордове.

Пришел мой черед изумляться, я вскинула на него недоуменный взгляд. Он махнул на меня старчески сухой рукой и улыбнулся:

— Нет-нет, они-то поверят, что ты юноша, а меня — не проведешь. Да!

Рано утром, лишь только заря окрасила в багряные тона и без того красноватые отроги Сьерра-Морены, мы пустились в путь. Одинокий старый араб тепло простился с нами, дав нам несколько напутствий:

— Ты всегда отличался умом и добрым сердцем. Полагайся и впредь на эти свои качества. И еще — в Кордове был у меня молодой друг, звали его Назир…

— Назир?! — поразился Святогор.

— Да-да, его родители преклонялись перед Абд-Аль-Рахманом Третьим и в его честь назвали сына. Так вот, разыщи этого человека, передай ему, что я жив. Он всегда был честен и благороден. Он сможет помочь и вам, по крайней мере, даст кров…, — старик горестно вздохнул, — если он еще жив.

— Хорошо, — пообещал Святогор, — но я так и не знаю твоего имени.

— Ветер имя мое носит, пряча в зелени от зноя,

В струях звонкого фонтана звук простой его омоет. А в вечерний час устало попрощается Светило. Имя взмоет над землею светлым духом легкокрылым, — ответил старик торжественно-лукаво и прибавил:

— Прощайте! Счастливого пути! Да будет с вами Аллах!

Так мы простились со старым отшельником, не узнав его имени. Даже Святогор из деликатности не посмел настаивать на своем вопросе, подозревая, что давно должен был узнать старика.

— Он знаком тебе, Святогор? — этот вопрос мучил меня.

Он задумчиво покачал головой и откликнулся:

— Нет, пока я его не вспомнил. Но это немудрено. Дворец огромный, это целый город, где обитало великое множество людей.

— Но ведь он тебя помнит, — отметила я.

Мне почудилось, что он был немного уязвлен. Он замкнулся, и я не отважилась потревожить его раздумья. Вдруг он вскричал:

— Это же Гайлан! О Аллах всемогущий, как же я мог забыть его? Горе мне, худому и недостойному! Прости меня, старый учитель, о прости! — громко стенал он.

Никогда я еще не слышала от этого исключительно сдержанного человека таких откровенных восточных причитаний. Мы находились на арабской земле, мы провели ночь у старого араба, и культура, в которой воспитывался наш друг, подсознательно овладела им. Мы с братом удивленно смотрели на непривычное поведение Святогора, точнее Абдеррахмана. Это не укрылось от его внимания, и он смутился:

— Простите, друзья мои! Я расстроился, что не узнал придворного поэта, обучавшего меня некогда в детстве гармонии и музыке арабского стиха. Он очень изменился, да и не видел я его лет двадцать.