Галина Дитрих - Олег Рязанский

Человек – существо удивительное. Чуть выбьется во власть, сразу бросается в поиск родословных корней в ветвях древа великих личностей, пусть древо и выдумано. Родственничков выискивали за тридевять земель. И находили. Через витязя в тигровой шкуре и внука Юрия Долгорукого, женатого на грузинской царице Тамар, потомки князей Долгоруких вышли на родство с персидским царем Киром, вскормленным жалостливой волчицей. Царь всея Руси – Иван Грозный, важничая перед иностранцами, родословную московских государей возводил и от римского императора Октавиана Августа, обвиненного в смерти египетской Клеопатры, и от франкского короля Карла Великого, который покоряя соседей, умерт-влял всех, кто ростом был выше его меча, воткнутого в землю. Однажды, в припадке щедрости, вернул своим славянским союзникам Голштинию и Кильскую бухту с балтийской килькой в приустье Эльбы, по-славянски – Лабы, обязав Померанию называть, как прежде, – Приморьем… Один из последних литовских князей, перелистав страницы истории, отыскал свой фиговый листок в инжирной роще при дворе римского императора Нерона, начисто отрекаясь от жемайтской жмуди, тракайских озер, болотной голяди…

“Сегодняшней ночью, – сам себе приказал Ягелло, – я в упор взгляну на приблудного чужака с моим запахом и если что не так, разорву в клочья! Нынешняя ночь – самое подходящее время, взошла луна полноликая и выть на нее страсть как хочется! “ – щелкнул зубами и бросился в поиск во всю прыть вдоль ухабистых берегов реки Упы, перепрыгивая через малые ее притоки: Упку, Уперту, Упочку. Головная часть названий – слова литовские, конечная – в русском обрамлении. Чисто по-соседски…

Перед воплощением в чужое обличье, Ягелло охватывал дикий страх, вдруг, переворот в другой род не сработает и пытался уловить тот миг, когда в нем просыпался зверь. Или человек. Некоторое время в сумеречности пограничья, внимание еще удерживало одинаковость удовольствия и от волчьего рыка, и человечьего крика. Дважды попадал в железный капкан и в жестокие волчьи облавы. Но удачно выскальзывал из хищных человечьих рук, не потеряв и клока шерсти. Желая лучше развить звериное чутье, часами вдыхал тошнотворную гнилость падали или живого мяса, кровяня свои ноздри в зряшных потугах обрести волчий нюх, но тщетно.

Мир зверя отгорожен от человека не только чутьем. Все, как будто, одинаково: голова, конечности, внутренности… Почему же, в одном случае, он – тварь человеческая, а в другом – тварь звериная? Почему он пьян и от крови отведанной, и от хмеля пенного? То же небо, та же земля, но в иной плоскости…

Бежит Ягелло на запах жемайтской плоти, торопится. Ближе, еще ближе, совсем близко! Но что это? Почему запах стекает с неба? Кто с ним в кошки-мышки играет? Летучий змей или ползучий уж? Задрал морду и узрел источник запаха – человеческий силуэт на развилке дерева! Удостоверился, отпрыгнул, вернулся назад на двух конечностях. Слегка дрожащих. Запах пропал, но объект остался на месте и Ягелло проявил интерес к объекту, вопросив еще не окрепшим, дрожащим голосом:

– Эй, ты, жмудь голядская, чего сидишь птицей на ветке?

– От волков спасаюсь! Глаза волчьи видел, вой слышал – страх напал!

– Волков бояться – в лес не ходить!

– Береженого Бог бережет! Залазь и ты на дерево от греха подальше!

– Со мною не бойся, если захочу – не озверею, – усмехнулся Ягелло и полез на дерево. Для налаживания контакта с человеком пришлым. На бродягу не похож. Не из тех, кто соседского гуся так ощиплет, что гусь и голоса не подаст. Одежда на пришляке справная. Пояс, двойного переплетения. Шапка рысьим мехом оторочена – вот откуда рысью припахивало! Устроился Ягелло на суку раздвоенного дерева, продолжил расспрос:

– Почему ночью по глухим местам шляешься?

– Застрял в пути.

– А почему пешком?

– Коня моего Мамай отобрал.

– Самолично?

– Ну, не саморучно, конечно, а его прихвостни. Некие злоумышленники угнали у Мамая два табуна и мой конь оказался похожим на одного из угнанных.

– Поймали?

– Кого?

– Угонщиков?

– По слухам, это рязанские людишки сводят счеты с Мамаем, в отмщение за угнанный у них табун кобылиц с жеребятами. Болтают, будто сам мамаев сынок на тот рязанский табун польстился. И пошло-поехало, без отдачи, без придачи, баш на баш, как говорится.

– По моим сведениям, Мамай, будто бы, замирился с рязанским князем.

– О каком замирении может идти речь, если мамаевцы в отместку увели у рязанцев стадо высокоудойных коров, на что рязанские, отвечая ударом на удар, угнали из мамаевой кошары отару баранов! Мамайцы озлобились и в свою очередь выкрали из рязанского мещерского городка татарского мурзу Мустафу Касимова, год назад перешедшего на службу к Олегу Рязанскому из левобережной приволжской Орды. Рязанцы разобиделись и, улучив момент, проломили загородь, где на полдня оставались без присмотра верблюдиц верблюжьи детки, пока верблюдицы кормились верблюжьими колючками. Глупые верблюжата разбрелись кто куда и верблюдицы по сей день очумело носятся по всей степи в поисках своего верблюжонка!… – и сиделец на дереве, чтобы окончательно изъязвить событийность, добавил увесилительно, – согласно одной из заповедей Чингизхана, когда монгол не занят войной, он должен предаваться охоте! Такое мировоззрение перенял Мамай и для тренировки своих воинов устроил облавную охоту загоном в рязанском лесу на Вороньей горе, где его воины за один день перестреляли всех кабанов, медведей, лис, зайцев, косуль и лосей!

– И волков?

– Волков воины не тронули. Волк для степняка – зверь особенный. Первопредком мамаева рода был белый волк с огненными глазами… Но при чем здесь я? Князья грызутся между собой, а мне без коня страдать, горевать, мучиться? Третий день пешим к дому иду и никак не дойду: то темь, то брод, то волки рыщут… – и от жалости к самому себе пустил по щеке из глаз, напоказ, слезу горькую, обильную, горючую…

– Откуда путь держишь?

– С Урюпинска… – утер рукавом Бахарь соплю длинную…

Не всякая правда праведна. Не всякая ложь во благо. Порой бывает, что самая лучшая лжа – это чистая правда, чтобы невзначай, по оплошке, не оговориться, не проговориться…

– А дом твой где?

– На Протве-реке, где жмудь с голядью шавками и лошадьми обменивалась… – и доходчиво стал объяснять, что голядь, племя балтское, исконно обиталось при Протве-реке, а жмудь – другое племя прибалтское, издревле славилось своими жмудьскими лошадьми… И лошади, подобно людям, тоже имели свои родословные. Орловские рысаки по крови – от чужака-араба белой масти, длинным хвостом и лишними ребрами. А тот в родстве с туркменскими ахалтекинцами из Нисы – родины парфянских лошадей. Китайские драконовы кони спустились с тяныианьских гор, греческий Пегас – с Олимпа, а жмудьская лошадь выплыла из перламутровых глубин белого Балтийского моря, обогнула дюны и обосновалась на жемайтской земле неподалеку от реки Шиш-Шяшувис…