Галина Дитрих - Олег Рязанский

– Но ты же говорил, что он умер? В пятом веке до исчисления нашего тысячелетия!

– Да. Умер. Но не до конца. Путем неоднократных перевоплощений он вновь возрождается! Сомневаешься? В таком случае завтра же отправляйся в Бирму и там на горе Мандалай-лай узреешь отпечаток ступни Будды. А на острове Хонсю-сю в токийском храме увидишь следы от двух ступней Будды…

Тут-то к Тохтамыш-хану и подъехал тот ертоульщик, кому по чину полагалось докладывать обо всем необычном:

– Десять тысяч лет жизни, достопочтимый хан! Вынужден сообщить о некоторых странностях урусского шамана… На правой руке у него один палец лишний, на левой наоборот – одного не хватает и ноги разные! На месте правой ступни – левая, на месте левой – правая! Разговаривая, сверлит тебя глазами! Так поступают хищные звери, парализуя страхом свою жертву. Я цепенею от его взгляда!

– На то он и шаман. Что еще?

– Поведение большеносого калмыка вызывает подозрение… Подумай сам, зачем ему пропагандировать загробную бессмертную жизнь по буддийской вере, если у нас, мусульман, есть своя достойная жизнь после смерти, где в тени пальм на том свете прекрасноликие гурии услаждают твой слух сладкоголосым пением под журчание прохладной воды арыка… Ну, скажи, зачем нам, правоверным мусульманам, выслушивать крамольные речи какого-то заумного калмыка? Откуда простому воину знать эти премудрости? Один факт нестандартного поведения – случайность. Два факта – настораживают. Три – уже закономерность! Откуда он взялся? Он явно не наш! Он внедрен для разложения личного состава твоего войска! Он оборотень, вывертыш, бастард – помесь гиены с шакалом, змеи со стервятником, осьминога с акулой! Нос горбат, как у лиц с высоких кавказских гор, а волосья светлые, как у русичей!

– Это не доказательство, даже Чингизхан был светловолос и с голубыми глазами.

– Но самое главное, что у него пупок не на своем законном месте!

– Вот это довод серьезный! – ухватил мысль Тохтамыш-хан и направил коня на продолжавшего верещать калмыка: – Замолчи! Я устал слушать твои бредни! – откашлялся и принял вид соответствующий моменту: левую руку сунул в запах халата, а правую, с саблей, направил к строю притихших конников:

– Слушать и не переспрашивать! По шариату, своду мусульманских правовых установлений, каждый человек имеет право на свое вероисповедание. И я, как истинный мусульманин, терпимо относясь к другим религиям, не возражаю против буддизма. Все слышали? Но во всеуслышание распространять идеи какого-то Будды с целью воздействия на умы и сердца слушателей – недопустимо! По чьему наущению этот человек смущает моих верных воинов восхвалением чужеродного им Будды, что смертельно бьет по ушам, чувствам, нервам, жилам и сухожилиям каждого правоверного мусульманина? Разве наша вера хуже? Тот, кто не следует святым заповедям пророка Мухаммеда, посредника между Аллахом и людьми – тот не наш! И для предотвращения всего, что идет во вред шариату, регламентирующему порядок поведения мусульманина на все случаи жизни, в том числе и на период военных действий, подвергается наказанию. Публично и немедленно! Все слышали? Эй, кто там из дисциплинарной сотни? Приказываю сиюминутно приступить к исполнению!

Под воздействием возвышенных слов Тохтамыш-хана, религиозные чувства воинов воспламенились:

– Во имя Аллаха милостивого и милосердного, смерть смутьяну!

Из строя конников хищными коршунами вылетело двое спешенных.

Красиво раскрутили волосяные арканы…

– Остановитесь! – вскричал приверженец буддизма, – зачем руки-ноги мне вяжете? Без моих рук-ног невозможно разрушить каменные московские стены!

– Заткнись! – пригрозили каратели-исполнители, – иначе засунем кляп в глотку! Воин обязан принять смерть достойно!

Почувствовав дыхание смерти, приговоренный не просил пощады, не падал униженно в ноги Тохтамыш-хану, ибо хорошо помнил завет предков с небесно-голубых Джунгарских гор на стыке Китая-Алтая-Хангая-Гималая-Монголая: “лучше умереть храбрым один раз, чем жалким трусом – тысячу!”

– Ом, мани падме хум! О, сокровище на лотосе! – вскричал приговоренный и поднял глаза к небу…

Каратели-исполнители схватили жертву, привязали к хвостам двух разгоряченных лошадей и несчастный был разорван на две части!

Однако напрасна была казнь лютая. Не чужака-пришляка-внедренца изничтожили по мерзкому доносительству, а своего! О чем узнали по синеватой отметине на крестце – единственно прирожденному признаку истинного монгола…

Вот и Москва вожделенная. С холма отменно видная со всеми подробностями. На переднем плане стены каменные, высокие. По углам башни…

Тохтамыш-хан приник левым глазом к широкому отверстию длинной увеличительной трубы – ценному подарку от покровителя Тимура-Тамерлана из Самарканда.

– Москва? Такая маленькая? – удивился, по ошибке разглядывая город в уменьшительный окуляр увеличительной трубы…

Урус-проводник тем временем повертел головой туда-сюда подобно сове ушастой. Отстал незаметно. Прислонился спиной к молодой березке для снятия напряжения, выплюнул на ладонь самозащитный плевательный диск, сунул за пазуху. Свое дело он сделал как смог, безостановочно трудясь жуком-древоточцем, тормозя продвижение войска тохтамышева. А что? Был бы запевало хорош, а подголоски, знамо дело, завсегда найдутся!

Лесовик путятинский, старый дуб, “монах-отшельник”, поотстал, присел в тенечке на пень-колоду. Снял левую обувку с правой ноги, надел на левую ногу и наоборот! Отер с лица пот, вздохнул облегченно, вспоминая, как пришли в его землянку слуги тохтамышевы, как в темноте да тревоге не сумел правильно надеть обувку на ноги покалеченные. Так и проходил два дня, вводя в заблуждение тохтамышевых наблюдателей… Ноги ему, почти по щиколотку, отгрызли метровые с гаком сомы кадомские. Усатые, хвостатые, с плохим зрением. Он по молодости да лихости, прыгая с лодки на берег, не рассчитал малость и ухнул в воду. Ударился темечком, впал в беспамятство. Очнулся от боли в ногах, глянул, а там сом старается… С той поры и ходит в обувке с деревянными ступнями. И ныне все повороты прошел, нигде не оступился, так-то!

Стороной прошествовал в юродстве и здравии с пустозвонной тыквой-побирушкой Щур, выполнитель роли азиатского дервиша. Углядел в просвете деревьев Москву белостенную, прошел мимо дуба боровицкого, ивы плакучей, тополя дрожащего, яблоньки развесистой, девки сисястой да и был таков, как говорится, лег – свернулся, встал – встряхнулся!

В замыкающих – урюпинский, на версту отсталый. Едва не окачурился в благой неподвижности, поддерживая потолок пещеры головой. Отошел в тупичок, потоптался чуток, для сугрева запел. Пусть голоса нет, зато душа пляшет – знай наших! Чай не лаптями щи хлебаем и кашей закусываем, и всегда будет так! И впредь, и опосля, и напередки веков…