Юрий Гельман - Дети радуги

Теперь, стоя в лесу, который через какие-то полчаса готовился погрузиться в ночь, Алексей Николаевич вдруг понял, насколько реальной может оказаться смерть. Она была уже где-то рядом, совсем близко, она дышала ему в затылок своим очаровательным, усыпляющим дыханием. Он видел себя летящим на самолете, который никто не сумеет посадить, который обречен рухнуть оземь и разбиться.

Теперь, в эти предзакатные минуты, он уже прекрасно понимал, что не дождется утра – того самого, в котором его, как далекого героя диафильма, позовут завтракать. И что свобода, обозначенная в детском сознании, как безнаказанное одиночество, на самом деле может оказаться смертельной.

«Что ж, – мелькнуло в его голове, – найдут меня завтра, как Ерохина этого – скрюченным от холода и побелевшим. А кстати, где он, этот Ерохин? Скорее всего, тут же, под стеной сторожки лежит. Заметенный снегом. Убегая от стихии, не стали же его с собой в машину брать. Да, что и говорить, прекрасное соседство!» И он даже улыбнулся своим мыслям, и еще успел самому себе заметить, что вовсе теперь ничего не боится. Ровным счетом – ничего. Может быть, даже и самой смерти…

И в то же мгновение Алексей услышал стон. Нет, он не мог ошибиться – человеческий голос не пригрезился. «Не напился же я вдрабадан от каких-то ста граммов!» – подумал Сапожников. Он прислушался, пытаясь определить, откуда долетел до него звук. Стон повторился – теперь более явно. И доносился со стороны черневшего железной громадиной трактора, оставленного на просеке и теперь наполовину заметенного снегом. Тогда, не теряя ни секунды драгоценного сумеречного времени, Алексей двинулся на звук. И уже через несколько минут увидел возле трактора тело. Человек лежал навзничь, раскинув руки в стороны. Он не был присыпан снегом, из чего Сапожников сделал вывод, что незнакомец, скорее всего, тоже только что выбрался из сугроба.

«Вот бы у него спички нашлись!» – мелькнуло в голове Сапожникова. Он подошел ближе, и узнал лежавшего в снегу. Это был Конкин.

Ночь опять выдалась лунная. Такая, какую каждому хочется увидеть хотя бы один раз в жизни, чтобы уже не забыть никогда. Молочно-серебряное сияние отвесно струилось на землю, отражалось от нее и возвращалось на небо. От этого казалось, что небо покрыто снегом. И в этом снегу молчаливо перемигивались звезды.

…Они шли к верхнему складу. Шли, потому что до него по прямой было чуть больше километра пути. Так сказал Конкин. Он знал, он был уверен. Вернее, шел один Сапожников. Зебру он тащил – то на спине, вцепившись мертвеющими пальцами в рукава его телогрейки, то волоком за собой, подхватив подмышки, когда уставал до полного изнеможения.

У Зебры, судя по всему, была сломана нога. Как и Сапожников, Конкин хорошо запомнил начало стихии – внезапно налетевший вихрь, который заставил всех бежать к сторожке, в укрытие. Этот же вихрь легко и безжалостно сбросил Конкина со скользкого капота трактора – сбросил так, что во время падения Федор ударился ногой, а потом и головой о железный остов. И свет для него померк в тот же миг. Надолго ли – он не знал.

Потом его нашел Сапожников – с окровавленным лицом и ногой, на которую Федор даже не мог опереться.

– Спички! – крикнул Алексей, наклоняясь к этому лицу. – Спички есть?

– Зачем? – простонал Зебра.

– Это наше спасение! – с надеждой в голосе даже не пояснил, а прокричал ему в лицо Сапожников. – Со спичками мы протянем до утра! Все уехали на «воронке», а нас бросили здесь! А печка в сторожке погасла! Понял, ну?!

Конкин пошевелился, послушно попытался залезть рукой за пазуху. Алексей упал на колени возле него, оттолкнул его руки и сам стал шарить по карманам чужой телогрейки.

– А, вспомнил! – Зебра вдруг замер, как фокусник перед исполнением коронного трюка. – У меня была зажигалка. Я как раз собирался прикуривать, когда меня с трактора вертануло.

– Ну!

– Уронил, наверное, – вздохнул Конкин. – Где ее теперь искать?

– Черт, бл…ь! – выругался Сапожников, даже не замечая за собой применение ненормативной лексики. – Попали мы с тобой! Вот это попали!

– Что, и взаправду никого нет? – Конкин приподнялся на локте, пытаясь оглянуться по сторонам. Ему казалось, что Сапожников шутит, и с этой наглостью надобно разобраться.

– Говорю же тебе: никого! Я сам упал от того, что по голове чем-то получил. Очнулся – кругом тишина, будто не было никакого бурана. И людей нет – ни ребят, ни охраны.

– Ни фига себе поворот! – воскликнул Зебра. – Выходит, эти суки позорные бросили нас, так?

– Бросили, да.

– А что в сторожке?

– Говорю же тебе, печка черная. И спичек нигде нет. Копец полный. Правда, там еще граммов сто водки осталось, да сала кусок. Пошли, выпьешь. Хотя водка и не греет вовсе. Тут чай нужен.

Конкин с помощью Сапожникова встал, попытался идти, однако левая нога у него подкосилась, и он беспомощно рухнул на снег.

– Не могу! С ногой что-то, – простонал он. – Может, перелом?

– Я не врач, – ответил Алексей. – Вставай, надо добраться до сторожки. Нельзя тебе в снегу лежать.

– Ну, помоги, – стиснув зубы, выдохнул Конкин, опираясь на локоть Алексея.

Кое-как они преодолели несколько десятков метров. Потом, жадно опрокинув бутылку над собой, Зебра влил в распахнутый рот остатки водки. Сел на табурет, стоявший у столика. Стал хищно озираться по сторонам, будто ища добавки – Алексею показалось, что во взгляде Конкина читалось именно это. Затем, скинув рукавицы, отщипнул кусочек хлеба. Долго жевал его, уставясь в пол. Сапожников напряженно сидел рядом, наблюдая за товарищем по несчастью и не перебивая мысли Конкина.

– Без тепла кранты нам, – сказал тот, наконец. – До утра можем не дотянуть. Ты видел, какая взошла луна? В такую ясную ночь мороз может упасть и за тридцать. Бляха муха, как нога болит! Все равно идти надо!

– Куда идти? Разве что по следу машины, так это километров десять. И потом, след совсем нечеткий, я успел заметить.

– Тринадцать, – поправил Зебра. – Тринадцать километров.

– Тем более. Не дойдем, – заключил Сапожников. – Даже если бы ты здоров был, все равно. Слишком снег здесь глубокий, замаемся ползти. И найдут нас потом, как того Ерохина, который, вот, за стенкой этой лежит.

– Тьфу ты! Не каркай! – вскрикнул Зебра. – Дай подумать.

Он отломил и кинул в рот еще один кусочек хлеба, потом встрепенулся, внимательно взглянул на Сапожникова.

– Ты-то ел? – спросил с неподдельной искренностью.

– Успею еще, – отмахнулся Алексей.

– Поешь, – с неожиданной теплотой в голосе сказал Зебра. – И сало тоже, все поешь. Придумал я кое-что.

– Говори.

– К верхнему складу идти надо, это от силы километра полтора. Там круглосутка, вольники. Дойдем – значит, жить будем. И вот, что я подумал: ты сам ступай. Я останусь, не дойти мне. А ты подмогу приведешь, у них даже снегоходы есть, я знаю.