Джон Стейнбек - Гроздья гнева

– Акционерное общество «Ферма Хупера», мэм.

– Оно и цены устанавливает?

– Да, мэм.

Мать подняла на него глаза и чуть улыбнулась.

– К вам, наверно, кто ни придет, все вот так злятся, как я?

Он помолчал, прежде чем ответить.

– Да, мэм.

– Потому вы и шутки шутите?

– То есть как?

– Такое подлое дело. Вам, наверно, стыдно. Поневоле отшучиваетесь. – Голос у матери был мягкий. Продавец, как зачарованный, смотрел на нее. Он молчал. – Значит, так, – сказала наконец мать. – Сорок центов за мясо, хлеб – пятнадцать, картошка – двадцать пять. Всего восемьдесят центов? А кофе?

– Самый дешевый – двадцать центов, мэм.

– Значит, ровно доллар. Работали семеро, а наработали только на ужин. – Она опять взглянула на свои руки. – Заверните, – быстро проговорила она.

– Слушаю, мэм, – сказал продавец. – Благодарю вас. – Он положил картошку в бумажный мешок и аккуратно загнул его сверху. Потом покосился на мать и быстро спрятал глаза, опустив их к прилавку.

Мать следила за ним и чуть улыбалась.

– Как же вы пошли на такую работу? – спросила она.

– А есть человеку надо? – сказал продавец и повторил грозно: – Надо человеку есть?

– Какому человеку? – спросила мать.

Он положил на прилавок четыре пакета.

– Фарш, картофель, хлеб, кофе. Ровно доллар.

Мать протянула ему талон и подождала, пока он запишет фамилию и сумму.

– Вот так, – сказал продавец. – Теперь в расчете.

Мать взяла пакеты с прилавка.

– Слушайте, – сказала она. – У нас нет сахара к кофе. Том – мой сын – захочет с сахаром. Слушайте. Они сейчас работают. Отпустите мне сахару, а талон я принесу потом.

Продавец отвел глаза в сторону – отвел так, чтобы не видеть матери.

– Не могу, – тихо сказал он. – Такое правило. Не могу. Мне влетит. Выгонят.

– Да ведь они работают в саду. Им уж, верно, больше десяти центов причитается. Дайте мне только на десять центов. Тому хочется сладкого кофе. Он просил купить сахара.

– Не могу, мэм. Такое правило. Без талона товар не отпускается. Управляющий то и дело мне это твердит. Нет, не могу. Не могу. Меня поймают. На этом нас всегда ловят. Всегда. Не могу.

– На десять центов?

– И на один не могу. – Он умоляюще посмотрел на нее. И вдруг его лицо преобразилось – испуга как не бывало. Он вынул из кармана десять центов и опустил их в кассу. – Вот, – с облегчением сказал он, достал из-под прилавка маленький пакетик, расправил его, всыпал туда немного сахара, взвесил и добавил еще несколько кусков. – Получайте. Все в порядке. Принесете талон, я вычту свои десять центов.

Мать не сводила с него глаз. Ее рука потянулась к пакетику с сахаром и положила его сверху на кульки.

– Спасибо вам, – негромко сказала мать. Она подошла к двери и, став на порог, оглянулась. – Одно я заучила крепко, – сказала она. – Все время этому учусь, изо дня в день. Если у тебя беда, если ты в нужде, если тебя обидели – иди к беднякам. Только они и помогут, больше никто. – Дверь за ней захлопнулась.

Продавец облокотился на прилавок, глядя матери вслед своими удивленными глазами. Раскормленная пестрая кошка вспрыгнула к нему, подошла лениво и потерлась о его плечо. Он протянул руку и прижал ее к щеке. Кошка громко мурлыкала, подергивая кончиком хвоста.

Том, Эл, отец и дядя Джон возвращались из сада, когда было уже совсем темно. Они шли, устало волоча ноги.

– Протягиваешь руку, срываешь персик – только и всего; а спина прямо разламывается, – сказал отец.

– Дня через два пройдет, – сказал Том. – Слушай, па, я после ужина хочу пойти разузнать, что там творилось за воротами. Покоя мне это не дает. Пойдешь со мной?

– Нет, – ответил отец. – Я хоть немножко хочу пожить так, чтобы работать и ни о чем не думать. Последнее время только и делал, что мозгами шевелил, – замучил их насмерть. Нет, я посижу немножко, а потом спать.

– Ну а ты, Эл?

Эл отвел глаза в сторону.

– Я, пожалуй, поброжу по лагерю, оглядеться надо, – ответил он.

– Дядя Джон не пойдет, я знаю. Что ж, схожу один. Меня любопытство разбирает.

Отец сказал:

– А у меня любопытство тогда разгорится, когда тут полисменов поубавится.

– Может, ночью их там не будет, – сказал Том.

– Проверку им устраивать я не собираюсь. Ты матери лучше не говори, куда идешь. Не то она изведется.

Том повернулся к Элу.

– А тебе не любопытно узнать, что там происходит?

– Я лучше по лагерю поброжу.

– Девочек разыскивать?

– Это мое дело, – огрызнулся Эл.

– А я все-таки пойду, – сказал Том.

Они вышли из сада в пыльный проход между двумя рядами красных домишек. Кое-где из дверей лился неяркий желтый свет керосиновых фонарей, а внутри, в полумраке, двигались черные тени. В дальнем конце прохода, прислонив винтовку к коленям, по-прежнему сидел караульный.

Том замедлил шаги, поравнявшись с ним.

– Здесь есть где помыться, мистер?

Караульный пригляделся к нему в темноте, потом сказал:

– Видишь цистерну?

– Да.

– Там шланг есть.

– А вода горячая?

– Подумаешь, важная птица! Ты кто – Джон Пиртойнт Морган, что ли?

– Нет, – сказал Том. – Что вы, что вы! Спокойной ночи, мистер!

Караульный презрительно фыркнул.

– Горячая вода! Вот новости! Скоро, чего доброго, ванну потребуют. – Он угрюмо посмотрел вслед Джоудам.

Из-за угла дома вышел второй караульный.

– Ты что, Мэк?

– Да все эти поганые Оки. Спрашивает: «Горячая вода есть?»

Второй караульный опустил приклад на землю.

– Вот они, правительственные лагеря, что делают. Эти, наверно, тоже там побывали. Нет, до тех пор, пока с правительственными лагерями не покончим, добра не будет. Не успеешь оглянуться, у тебя чистые простыни потребуют.

Мэк спросил:

– Ну, как там, за воротами?

– Весь день сегодня орали. Теперь федеральная полиция за них взялась. Достанется этим крикунам. Говорят, там какой-то один – высокий, худой – всех подзуживает. Сегодня его поймают, и тогда всей этой заварухе конец.

– Если все так просто уладится, пожалуй, мы останемся без работы, – сказал Мэк.

– Для нас работа всегда найдется. Ведь это Оки! За ними нужен глаз да глаз. А если уж очень притихнут, можно и расшевелить немножко.

– Вот снизят оплату, тогда, наверно, забеспокоятся.

– Ну еще бы! Да нет, ты не бойся – без работы сидеть не будем. Здешние хозяева не зевают.

В домике Джоудов ярко горела печка. На сковороде шипели и брызгали салом котлеты, в котелке с картошкой закипала вода. Комната была полна дыма, и желтый свет фонаря бросал на стены густые черные тени. Мать хлопотала у печки, а Роза Сарона сидела на ящике, подпирая коленями свой тяжелый живот.

– Ну как, получше тебе? – спросила мать.

– Жареным очень пахнет – мутит. А есть хочется.

– Пойди посиди в дверях, – сказала мать. – Я все равно ящик скоро разломаю.