Джон Стейнбек - Гроздья гнева

– Да.

Эл сказал:

– Пока вода не поднялась еще выше, надо разобрать борта.

Отец повернулся к дяде Джону.

– Может, ты его похоронишь, а мы с Элом перетащим сюда доски?

Дядя Джон угрюмо проговорил:

– Почему я должен это делать? Почему не вы? Я не хочу. – И тут же добавил: – Ладно. Я все сделаю. Ладно, похороню. – И громче, срывающимся голосом: – Дайте его. Дайте его мне.

– Тише, как бы не разбудить их, – сказала миссис Уэйнрайт. Она вынесла ящик и бережно расправила сверху мешок.

– Лопата там, за тобой, – сказал отец.

Дядя Джон взял лопату. Он соскользнул по доскам вниз и, не найдя сразу дна, очутился почти по пояс в медленно колыхавшейся воде. Он принял ящик другой рукой и сунул его под мышку.

Отец сказал:

– Пошли, Эл. Разберем борта.

В серых рассветных сумерках дядя Джон обогнул вагон, миновал грузовик и поднялся по скользкой дорожной насыпи. Он зашагал по шоссе мимо лагеря и вышел к ивняку, где взбухшая речка сворачивала к самой дороге. Дядя Джон бросил лопату и, держа ящик прямо перед собой, пробрался сквозь кусты к быстрой речке. Он постоял там минуту, глядя на завивавшуюся воронками воду, на клочья желтой пены, оседавшие на кустах. Он прижал ящик к груди. Потом нагнулся, опустил его в воду и придержал рукой. Он сказал с яростью:

– Плыви, расскажи им все. Плыви по улицам. Будешь гнить. Может, они хоть от тебя все узнают. Ты только так и можешь говорить. Я даже не знаю, кто ты – мальчик или девочка. И никогда не узнаю. Плыви, остановись где нибудь на улице. Может, тогда они поймут. – Он бережно направил ящик по течению и отнял руку. Ящик низко осел, пошел боком, попал в водоворот и медленно перевернулся вверх дном. Мешок распластался по воде, и ящик, подхваченный течением, быстро уплыл следом за ним, скрывшись из виду за кустарником. Дядя Джон схватил лопату и быстро зашагал назад к лагерю. Разбрызгивая на ходу воду, он подошел к грузовику, с которого отец и Эл снимали борта.

Отец оглянулся на него.

– Все сделал?

– Да.

– Тогда вот что, – сказал отец, – ты помоги Элу, а я схожу в лавку, надо купить чего-нибудь из еды.

– Купи грудинки, – сказал Эл. – Я хочу мясного.

– Хорошо, – сказал отец. Он спрыгнул с грузовика, а дядя Джон стал на его место.

Когда они втащили доски в вагон, мать проснулась и села на матраце.

– Что вы делаете?

– Хотим сколотить настил, чтобы не залило.

– Зачем? – спросила мать. – Здесь сухо.

– Сейчас сухо. А вода прибывает.

Мать с трудом поднялась с матраца и подошла к двери.

– Надо уходить отсюда.

– Уходить нельзя, – сказал Эл. – Все вещи здесь. Грузовик здесь. Все наше добро.

– Где па?

– Пошел купить чего-нибудь к завтраку.

Мать посмотрела вниз на воду. До пола вагона не хватало каких-нибудь шести дюймов. Мать вернулась к матрацу и посмотрела на Розу Сарона. Та встретила ее взгляд.

– Ну, как ты? – спросила мать.

– Устала очень.

– Скоро накормлю тебя завтраком.

– Мне есть не хочется.

Миссис Уэйнрайт подошла и стала рядом с матерью.

– Она сейчас совсем хорошая. Совсем молодец.

Глаза Розы Сарона спрашивали мать, но мать старалась не смотреть в них. Миссис Уэйнрайт отошла к печке.

– Ма…

– Ну, что ты?

– Ма… где же?..

Мать не выдержала. Она опустилась на колени рядом с дочерью.

– Бог даст, еще будет, – сказала она. – Мы все сделали, как умели.

Роза Сарона заметалась и с трудом приподнялась с матраца.

– Ма!

– Ты не виновата!

Роза Сарона откинулась назад и закрыла глаза согнутой в локте рукой. Руфь подобралась к самому матрацу и с ужасом смотрела на нее. Она спросила громким шепотом:

– Ма, она заболела? Она умрет?

– Да нет, что ты. Она поправится. Она скоро поправится.

Вошел отец, нагруженный покупками.

– Ну, как она?

– Ничего, – ответила мать. – Все будет хорошо.

Руфь доложила Уинфилду:

– Она не умрет. Так ма говорит.

А Уинфилд – солидно, совсем как большой, ковыряя щепочкой в зубах, пробормотал:

– И без тебя знаю.

– Откуда?

– Не скажу, – ответил Уинфилд и выплюнул изо рта щепочку.

Мать сунула в огонь последние ветки, поджарила грудинку и сделала к ней подливку. Отец купил белого хлеба. Мать нахмурилась, увидев эту покупку.

– Деньги остались?

– Нет, – ответил отец. – Да уж очень есть хочется.

– А покупаешь белый хлеб, – неодобрительно сказала мать.

– Есть хочется. Ведь мы работали всю ночь.

Мать вздохнула.

– А как дальше будем?

Пока они ели, вода поднималась все выше и выше. Эл наскоро проглотил свою порцию и тут же принялся сколачивать настил вместе с отцом. Пять футов в ширину, шесть в длину, четыре фута от пола. А между тем вода подобралась к двери, долго стояла там, словно в нерешительности, и наконец медленно двинулась в вагон. Дождь пошел снова – тяжелые, крупные капли, как и прежде, шлепали по воде, гулко барабанили по крыше.

Эл сказал:

– Ну, давайте поднимем матрацы. И одеяла туда же, а то промокнут.

Они складывали весь свой скарб на высокий настил, а вода заливала пол. Отец и мать, Эл и дядя Джон с четырех углов подняли матрац, на котором лежала Роза Сарона, и устроили ее поверх вещей.

Роза Сарона противилась им:

– Я сама. Я не больная. – А вода прозрачной пленкой разливалась по полу. Роза Сарона шепнула что-то матери, и мать сунула руку под одеяло, потрогала ей грудь и кивнула.

В другом конце вагона Уэйнрайты стучали молотками, сооружая настил. Дождь усилился, но ненадолго и скоро стих.

Мать посмотрела себе под ноги. Вода в вагоне поднялась на дюйм.

– Руфь, Уинфилд, – испуганно крикнула она, – залезайте наверх. Еще простудитесь. – Они забрались туда с ее помощью и неловко примостились на матраце рядом с Розой Сарона. И мать вдруг сказала: – Надо уходить отсюда.

– Нельзя, – сказал отец. – Эл верно говорит: все наше добро здесь. Мы еще дверь снимем и положим наверх, не так тесно там будет.

Они сбились в кучу на высоком настиле и сидели молчаливые, хмурые. Вода в вагоне поднялась на шесть дюймов и только потом залила шоссе и хлопковое поле по ту сторону дорожной насыпи. Остаток этого дня и всю ночь промокшие насквозь мужчины спали на снятой с петель двери. Мать лежала рядом с Розой Сарона. Она то перешептывалась с ней, то садилась на матраце, в тяжелом раздумье глядя перед собой. Оставшийся от завтрака хлеб был спрятан под одеялом.

Дождь шел теперь с перерывами – короткие шквалы сменялись затишьем. На следующий день утром отец ушел куда-то, прямо по воде, и вернулся с десятком картофелин в кармане. Мать хмуро смотрела, как он выломал несколько досок из внутренней обшивки вагона, разжег печку и зачерпнул воды в котелок. Они ели горячую картошку руками. И когда эта последняя пища была съедена, все сидели молча, не отводя глаз от серой воды, и легли спать только за полночь.