Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Наступило утро, тревожный сон оборвался сразу. Роза Сарона шепнула что-то матери.

Мать кивнула.

– Да, – сказала она. – Пора. – Потом повернулась к мужчинам, лежавшим на снятой с петель двери. – Мы уходим, – яростно сказала она, – будем искать, где повыше. Вы – хотите оставайтесь, хотите нет, а я заберу с собой Розу и ребятишек и уйду.

– Нельзя отсюда уходить, – слабо запротестовал отец.

– Хорошо. Тогда, может, вы донесете Розу до шоссе и вернетесь обратно? Дождя сейчас нет. Мы уходим.

– Хорошо. Мы тоже пойдем.

Эл сказал:

– Я не пойду, ма.

– Почему?

– Мы с Эгги…

Мать улыбнулась.

– Конечно, Эл, – сказала она. – Оставайся. Присмотришь тут за вещами. Вода спадет, мы вернемся. Скорее, пока нет дождя, – торопила она отца. – Вставай, Роза. Поищем, где посуше.

– Я сама пойду.

– Потом попробуешь, когда выберемся на дорогу. Ну, подставляй спину, па.

Отец спрыгнул в воду и стал там. Мать помогла Розе Сарона слезть и подвела ее к двери. Отец взял ее на руки, поднял как можно выше и, осторожно ступая по глубокой воде, обогнул вагон и пошел к шоссе. Там он спустил ее с рук и обнял за плечи. Дядя Джон шел за ними следом, неся Руфь. Мать соскользнула в воду, и платье вздулось вокруг нее пузырем.

– Уинфилд, садись ко мне на плечи. Эл, вода спадет, мы вернемся. Эл… – Она помолчала. – Если… если придет Том… скажи ему, что мы вернемся. Скажи, чтобы поосторожнее был. Уинфилд, садись на плечи… вот так. Не болтай ногами.

Пошатываясь из стороны в сторону, она пошла по глубокой – по грудь – воде. Мужчины помогли ей взобраться на дорожную насыпь и приняли от нее Уинфилда.

Они стояли на шоссе, глядя назад, на красные квадраты товарных вагонов, на грузовики и легковые машины, залитые медленно колыхавшейся водой. И дождь пошел снова, но легкий, моросящий.

– Пойдемте, – сказала мать. – Роза, ты сможешь идти сама?

– Голова немного кружится, – ответила Роза Сарона. – И такая ломота во всем теле, будто меня избили.

Отец жалобно протянул:

– Пойдем, – а куда пойдем?

– Не знаю. Ну, пошли. Помоги Розе. – Мать взяла ее под правую руку, отец под левую. – Поищем сухое место. Что же делать? Вы второй день ходите во всем мокром.

Они медленно двинулись дальше. Они слышали, как несется вода в речке вдоль дороги. Руфь и Уинфилд шагали впереди, разбрызгивая лужи. Небо потемнело, дождь хлынул сильнее. Движения на шоссе не было.

– Надо торопиться, – сказала мать. – Если Роза у нас промокнет, просто не знаю, что с ней будет.

– А куда нам торопиться, этого ты не сказала, – язвительно заметил отец.

Дорога свернула в сторону, следуя излучине речки. Мать окинула взглядом залитое водой поле. Далеко впереди, немного левее, на невысоком холме стоял потемневший от дождя сарай.

– Смотрите! – сказала мать. – Смотрите! Там, наверно, сухо. Пойдемте туда, переждем дождь.

Отец вздохнул.

– Как бы хозяева не выгнали.

Впереди у дороги Руфь приметила красное пятнышко. Она кинулась туда. Жалкий кустик дикой герани, на нем единственный цветок, побитый дождем. Руфь сорвала его. Она бережно отделила один лепесток от венчика и прилепила его себе на нос. Уинфилд подбежал к ней.

– А мне дашь? – спросил он.

– Ну уж нет, сэр! Это мое. Я сама нашла. – Она прилепила – теперь уже на лоб – еще один красный лепесток, похожий на ярко-красное сердце.

– Руфь! Дай мне! Ну дай! – Уинфилд хотел вырвать у нее цветок, но промахнулся, и Руфь ударила его по лицу. Он застыл на месте от неожиданности, потом губы у него дрогнули, из глаз полились слезы.

В это время подошли остальные.

– Ну, что такое? – спросила мать. – Что такое?

– Он хотел отнять мой цветок.

Уинфилд проговорил сквозь слезы:

– Мне только один… я тоже хочу на нос.

– Дай ему, Руфь.

– Пусть сам найдет. Это мое.

– Руфь! Дай ему лепесток.

Руфь почувствовала угрозу в словах матери и решила переменить тактику.

– Ну ладно, – сказала она добреньким голосом. – Я сама тебе прилеплю. – Старшие пошли дальше. Уинфилд вытянул шею. Руфь лизнула лепесток и больно пришлепнула его к носу Уинфилда. – Ах ты сволочь! – тихо сказала она. Уинфилд потрогал лепесток и прижал его плотнее. Они побежали догонять старших. Руфь уже потеряла всякий интерес к своей находке. – Вот, – сказала она, – возьми еще. Прилепи на лоб.

Справа от дороги дождь снова стал сечь воду. Мать крикнула:

– Скорее! Сейчас хлынет. Давайте через изгородь. Тут ближе. Скорее! Ничего, Роза, ничего.

Они почти волоком перетащили Розу Сарона на другую сторону канавы, помогли ей перелезть через изгородь. И тут ливень настиг их. Он лил потоками. Они прошли размытым полем и поднялись на невысокий косогор. Темного сарая почти не было видно за пеленой дождя. Дождь свистел, шумел, и порывы ветра сгоняли его струями. Роза Сарона поскользнулась и повисла на руках отца и матери.

– Па! Ты донесешь ее?

Отец нагнулся и подхватил Розу Сарона на руки.

– Все равно промокли, – сказал он. – Скорее! Уинфилд, Руфь! Бегите вперед.

Они кое-как добрались до сарая и, пошатываясь от усталости, вошли туда. Двери с этой стороны не было. В сарае валялся старый инвентарь – дисковый плуг, поломанный культиватор, колесо. Дождь барабанил по крыше и занавеской закрывал вход. Отец осторожно посадил Розу Сарона на измазанный маслом ящик.

– О господи! – вырвалось у него.

Мать сказала:

– Может, там дальше есть сено. Вон там, за дверью. – Она распахнула заскрипевшую на ржавых петлях дверь. Сено! – крикнула она. – Идите все сюда.

За дверью было темно. Свет проникал туда только сквозь щели в стене.

– Ложись, Роза, – сказала мать. – Ложись, отдохни. Тебе надо обсохнуть.

Уинфилд сказал:

– Ма! – Но дождь, грохотавший по крыше, заглушил его голос. – Ма!

– Ну что? Что тебе?

– Смотри! Вон там!

Мать оглянулась. В полумраке виднелись две фигуры: в углу лежал на спине мужчина, рядом с ним сидел мальчик, смотревший на пришельцев широко открытыми глазами. Мальчик медленно поднялся и подошел к матери.

– Вы хозяева? – спросил он. Голос у него был хриплый.

– Нет, – ответила мать. – Мы просто спрятались здесь от дождя. У нас больная. Нет ли у тебя одеяла, накинуть на нее, пока платье не просохнет?

Мальчик вернулся в свой угол, принес оттуда грязное ватное одеяло и протянул его матери.

– Спасибо, – сказала она. – А что с тем человеком?

Мальчик проговорил хриплым монотонным голосом:

– Он сначала болел… а теперь умирает с голода.

– Что?

– Умирает с голода. Собирали хлопок, заболел. У него шесть дней ни крошки во рту не было.

Мать прошла в угол сарая и посмотрела на лежавшего там человека. Ему было лет пятьдесят. Заросшее щетиной, призрачно худое лицо: широко открытые глаза, взгляд бессмысленный, остановившийся. Мальчик стал рядом с ней.