Джон Стейнбек - Гроздья гнева

– Заглуши! – крикнул Том. – Масло будет гореть, пока проволока не расплавится. – Он внимательно вслушался в обороты двигателя. – Включи зажигание, дай холостой. – Он снова прислушался. – Ладно, Эл, выключи. Как будто все в порядке. Теперь дайте мне поесть.

– А ты механик хоть куда, – сказал Эл.

– Ну еще бы. Я целый год работал в мастерской. Первые двести миль поедем на малом газе. Пусть приработается.

Они вытерли вымазанные маслом руки сначала о траву, потом о штаны. И с жадностью накинулись на вареную свинину, запивая ее водой из бутылки.

– Ух! И проголодался я! – сказал Эл. – Что же мы теперь будем делать – поедем в лагерь?

– Не знаю, – сказал Том. – В этом лагере, пожалуй, сдерут с нас еще полдоллара. Поедем поговорим с нашими. Надо им сказать, что машина в порядке. А если потребуют за стоянку, двинемся дальше. Им, поди, хочется знать, как тут у нас. А хорошо, что ма настояла на своем. Эл, посвети мне. Ничего не забыли? Возьми ключ. Он еще понадобится.

Эл осветил фонарем землю.

– Как будто ничего.

– Ладно. «Додж» поведу я. Ты садись в грузовик. – Том завел мотор. Проповедник сел к нему. Том вел машину медленно, а Эл следовал за ним в грузовике. Том осторожно перебрался через неглубокую канаву. Он сказал: – Эти «доджи» могут целый дом свезти на малом газе. Теперь туже идет. Нам это на руку – приработается.

«Додж» медленно шел по шоссе. Двенадцативольтовые фары бросали на бетон блики желтоватого света.

Кэйси повернулся к Тому.

– Удивляюсь вашему уменью. Раз-два – и готово. Я хоть и видел сейчас, как это делается, а сам в жизни бы не починил.

– К машине надо привыкать с детских лет, – сказал Том. – Тут дело не в знаниях. Этого одного мало. Теперь мальчишки шутя мотор разбирают.

Заяц, попавший в свет фар, легко несся впереди «доджа», и его длинные уши взлетали кверху при каждом прыжке. Он нет-нет да и делал попытку свернуть с дороги в сторону, но плотная стена темноты словно отталкивала его от себя. Далеко впереди блеснули автомобильные фары, и свет их дотянулся до машины Тома. Заяц остановился в нерешительности, потом повернул и прянул к тусклым фарам «доджа». Колеса прошли по нему, мягко подкинув машину. Встречный автомобиль промчался мимо.

– Раздавили, – сказал Кэйси.

Том ответил:

– Некоторые любят их давить. А у меня каждый раз мороз по коже. На слух двигатель работает хорошо. Проволока, наверно, расплавилась. Не так дымит.

– Вы здорово все починили, – сказал Кэйси.

В центре лагеря стоял маленький деревянный дом, а на крыльце этого дома с шипением горел газолиновый фонарь, отбрасывавший широкий круг белого света. Неподалеку от дома было разбито несколько палаток, возле палаток стояли машины. Вечерняя стряпня была закончена, но в кострах около стоянок все еще тлели угли. У крыльца, где горел фонарь, собралась небольшая кучка мужчин, их лица казались резкими и изможденными в ярком белом свете, подбородки – массивными, широкие поля шляп отбрасывали густые тени на лбы и глаза. Кто сидел на ступеньках, кто стоял возле, опираясь локтями о настил крыльца. Хозяин – поджарый, угрюмый человек – сидел на стуле, откинувшись вместе с ним к стене. Он барабанил пальцами по колену. В комнате горела керосиновая лампа, но ее тусклый огонек не мог спорить с ярким светом шипевшего на крыльце фонаря. Хозяин был центром всей группы.

Том подвел свой «додж» к краю дороги и остановился. Эл проехал на грузовике в ворота.

– Я не буду въезжать, – сказал Том. Он вылез из машины и пошел прямо на яркий свет фонаря.

Хозяин опустил передние ножки стула на пол и наклонился вперед.

– Хотите остановку сделать?

– Нет, – ответил Том. – Своих ищу. Па, ты здесь?

Отец, сидевший на нижней ступеньке, сказал:

– Я думал, вы там на целую неделю застрянете. Ну как, починили?

– Нам здорово повезло, – сказал Том. – Все, что нужно, купили еще до темноты. Завтра чуть свет можно двинуться.

– Вот и хорошо, – сказал отец. – Ма беспокоится: бабка у нас совсем рехнулась.

– Мне уж Эл рассказывал. Ну как, ей не лучше?

– Хоть заснула, и то слава богу.

Хозяин сказал:

– Если остановитесь на ночь, платите пятьдесят центов. За эти деньги получите место, воду и хворост. Никто вас не потревожит.

– Это еще зачем? – сказал Том. – Проспим ночь в канаве у дороги. За это платить не надо.

Хозяин забарабанил пальцами по колену.

– По ночам тут ходит шерифский понятой. Может придраться. В нашем штате под открытым небом ночевать не разрешается – такой закон. И насчет бродяжничества тоже есть законы.

– А если я заплачу вам полдоллара, значит, я уже не бродяга, так?

– Правильно.

Том злобно сверкнул на него глазами.

– А шерифский понятой вам случайно не зять?

Хозяин подался вперед.

– Нет, не зять. И не пришло еще то время, когда всякие пришлые, всякие бродяги нас тут учить будут.

– Брать с нас по полдоллара вы сами умеете, этому вас учить не надо. Но с каких это пор мы попали в бродяги? Здесь никто ничего не клянчит. Выходит, мы все тут бродяги? Разве у вас кто клянчит денег?

Люди на крыльце слушали этот разговор в напряженном молчании. Их лица ничего не выражали, а глаза, скрытые полями шляп, украдкой поглядывали на хозяина.

Отец буркнул:

– Перестань, Том.

– Ладно, перестану.

Люди, сидевшие на ступеньках, стоявшие у высокого крыльца, молчали. Их глаза поблескивали, отражая яркий свет газолинового фонаря, черты казались резкими в резком свете. Они сидели неподвижно и только поводили глазами, посматривая то на хозяина, то на Джоуда, но лица их были непроницаемы и спокойны. Ночная бабочка со всего размаха налетела на фонарь, разбилась и упала в темноту.

В одной из палаток жалобно заплакал ребенок, мягкий женский голос утешал его, потом тихо затянул песенку: «Спи, господь тебя лелеет. Баю-бай, баю-бай. Спи, господь тебя хранит. Баю-бай, баю-бай».

Фонарь на крыльце шипел. Хозяин запустил руку в вырез рубашки и почесал заросшую седыми волосами грудь. Он сидел настороженный, готовый к ссоре. Он присматривался к окружающим его людям, присматривался к их лицам. Но люди сидели неподвижно.

Том долго молчал. Потом медленно поднял свои темные глаза на хозяина.

– Я скандалить не собираюсь, – сказал он. – Когда тебя обзывают бродягой, это нелегко стерпеть. – И тихо добавил: – Я не боюсь. Кулаков не пожалею ни на вас, ни на шерифского понятого. Только какой от этого будет прок?

Люди зашевелились, переменили позы, их поблескивающие глаза медленно поднялись, глядя на рот хозяина, их глаза следили за его губами. Хозяин осмелел. Он чувствовал, что победа за ним, но этого было недостаточно, чтобы перейти в наступление.

– Неужели у тебя нет пятидесяти центов?