Анхель Аранго - Кубинский рассказ XX века

— Продолжайте, непременно продолжайте, все это очень занятно. Вы хотите сказать, что ваш флирт происходил на балу в Каса Гранда?

— О нет же, сеньора, я увидел ее, я увидел ее… мне очень жаль, но это так!.. Дело в том, что я увидел ее из экипажа, то есть я проезжал мимо в нанятом мною экипаже… Видите ли: мне было довольно скучно, и кучер, которому, я уверен, было так же скучно, начал делать круги по площади, погоняя своих усталых кляч. На втором круге я обратил внимание на красивую женщину, опершуюся локтем на один из этих милых и уютных итальянских балконов, коих так много в Сантьяго, балконов, словно специально созданных для любви… Для любви мужчин, много поживших и поэтому строго следующих изречению Клода Фаррера: «максимум удовольствия при минимуме усилий»; один из тех балконов, забираясь на который, вы не очень изомнете вашу манишку.

— Итак, итальянский балкон…

— Именно. Я описываю его так подробно только по традиции: обыкновенный итальянский балкон. Когда экипаж проезжал мимо, мы посмотрели друг на друга, и она улыбнулась; на втором круге она улыбнулась снова, в ее улыбке блеснул уже более ясный намек. Я понял, что она улыбалась мне. Но поскольку, сеньора, я не привык к подобным вещам, меня одолевали сомнения и я подумал, что она — это божественное видение! — улыбалась кучеру. Но на следующем круге сомнения мои рассеялись, намеки ее становились все более ясными; тогда я, раскрывая свои намерения, приветствовал ее, и она ответила мне благоуханным жестом своей ручки, жестом, означающим «твоя навеки». По крайней мере, я так это понял. В этот миг окно закрылось, и я удалился в экипаже в тишину моего забытого предместья, предместья доктора Ильяса.

— И это все?

— На следующий вечер в том же самом экипаже я поехал по тому же маршруту. И она ждала меня на том же самом балконе. Я увидел, что в большой комнате отдыхала добропорядочная сеньора, какой-то мужчина, очевидно, ее муж, читал «Эль Кубано либре», а две сеньориты перелистывали книгу. Между моей избранницей и мною началось обычное в этих случаях состязание в приветствиях, улыбках, подмигиваниях. Распрощались мы в десять часов вечера. И так прошло шесть дней.

— Да, нетерпеливым вас не назовешь.

— На следующий день в доме был праздник. Двери и окна были открыты настежь; было много света, какая-то девушка играла на фортепиано, и несколько пар танцевали. А милый силуэт моей избранницы, как обычно, виднелся в дверях этого балкона, который, как мне казалось, относился к одной из комнат. Она сидела в качалке и, когда подъехал экипаж, выбежала на балкон и, прежде чем я успел ее поприветствовать, опередила меня улыбкой и жестом руки, увешанной драгоценностями. Круг по площади, еще круг, множество кругов. Особенно очаровало меня то, что она не танцевала, тем самым как бы сохраняя мне верность. Этим вечером я отдал ей все свое время, кружась по площади, как мул на водокачке, и щедро пожертвовав кучеру все скудное содержимое моего тощего кармана. Когда было уже поздно, мы, как обычно, распрощались. Но распрощались лишь после того, как она бросила мне цветок из своего корсажа, красный цветок, который я поцеловал у нее на глазах и который весь осыпался в петлице моего пиджака, когда мы подъехали к моему дому.

— Друг мой, но это такой же флирт, как и все остальные.

— Нет, сеньора, это был в некотором смысле единственный, исключительный, несравненный флирт… Я хотел уже переходить от пантомимы к шагам более практическим и потому у разных своих друзей стал наводить справки об этой семье. Мне назвали известное имя главы семьи, а также имена ее членов, обычные имена, как у всех других людей: имя супруги, сына и дочерей, двух сеньорит, которых я видел вечером во время праздника и которые никакого отношения к моему флирту не имели. Узнав все это, я в тот же вечер отправился туда, к тому романтическому балкону, к балкону Линдараксы, как я назвал ее по литературной ассоциации, но, увы, я никого там не увидел. Не видел я ее ни вечером следующего дня, ни через день, вообще никогда. Примириться с этим я не мог. Я завел знакомство с одним юношей, жившим в этом доме; после его ответа на мои расспросы я чуть не сошел с ума: в их доме — это его слова — никто не носил черного, не было там и подобной женщины; и во всем квартале не было женщины, хотя бы отдаленно напоминавшей ту, черты которой я описал своему новому знакомому.

Другие мои друзья, хорошо знавшие эту семью, только подтвердили его слова. Через несколько дней я познакомился с человеком, который жил совсем рядом с этим фантастическим балконом, но и он повторил то же самое. Вышеописанная женщина в этом доме никогда не жила, и на том балконе, где видел ее я, ее никто никогда не видел. Последнюю мою надежду я возложил на кучера. Я вызвал его, заплатил чаевые вперед и впервые заговорил о ней. Но и он никогда ее не видел. Я напомнил ему все подробности, но он лишь удивленно посмотрел на меня.

— Сеньор, дело в том, что… простите, но единственным живым существом, что я видел на том балконе, мимо которого я ездил по вашему приказанию, была… черная кошка, черная-черная.

Madame немного занервничала и перестала смеяться.

— Так что…

— Так что, единственный раз в жизни я флиртовал неизвестно с кем — с женщиной, с покойницей или с черной кошкой. И теперь, сеньора, я просто боюсь играть в подобные игры.

Перевел В. Карпец.

Нья Соледад, несмотря на возраст, — крепкая здоровая старуха. Это доказывает ее постоянная война с грязным бельем и неустанное, виртуозное скольжение утюга, направляемого опытной рукой. Недавно в ее маленькой нищенской комнатенке, обитой самыми гнилыми досками во всем «Лолином доме», снова поселилась Кандита, племянница по мужу. И умолкнувшие было соседи опять начинают трепать языком; девушка слушает их сплетни, но не уходит из дома, живет себе, помогая чем может старой негритянке: готовит еду на маленькой переносной печке, стоящей в пустой банке из-под бензина, развешивает белье, шьет.

«Лолин дом» — бедный многоквартирный дом в Серро. В доме всего семь комнат, которые снимают черные-пречерные, без единого белого пятнышка, негры. Кандита по цвету кожи и волос очень светлая мулатка, она даже может сойти за белую, хотя на это и не претендует.

Вопросы так и сыплются на нью Соледад, ведь не поддается никакому объяснению, что племянница выгнала взашей — «а ну давай, убирайся!» — каталонца, с которым жила раньше, а у того и дом полная чаша, и служанка нанята, и кучу денег он истратил, чтобы накупить Кандите модных платьев, конечно же, не по дешевке, да и бегал он за ней, что ни говори!

Бедная старушка только одним может объяснить поведение своей племянницы, которую ей отдали на воспитание сразу после рождения: святая дева Мария из Реглы постучалась в ее сердце, и она счастлива рядом со своей «мамочкой» — так Кандита звала Соледад.