Хуан Валера - Испанские повести рассказы

От пышного величия и ослепительного блеска предков у сеньора дона Робустьяно Трес Соларес-и-де ла Кальсада [136] Смысловая фамилия; в переводе означает: три участка земли и большая дорога. четырнадцать лет назад оставалось всего-навсего:

сюртук зеленого сукна с пуговицами, обтянутыми черным бархатом;

козловой кожи жилет желтого цвета;

галстук, служивший украшением туалета;

две цепочки от часов, с брелоками, но без часов;

панталоны черного сукна, изрядно поношенные;

полусапожки с дюжиной заплат;

плюшевая шляпа, видавшая виды;

трость с серебряным набалдашником и наконечником, — все это для праздничных дней и особо торжественных случаев.

А для будничных дней:

еще один сюртук неопределенного цвета, с торчащими отовсюду клочьями ваты;

еще один галстук черного бархата, потертого сверх всякой меры;

еще один жилет, из простой грубой ткани, цвета пеклеванного хлеба;

еще одни панталоны, красновато-бурого, «блошиного» цвета и такие замусоленные, будто ими вытирали пол;

еще одна шляпа, с высокой тульей, на коленкоровой подкладке;

домашние туфли из бычьей кожи;

пара кожаных пастол с застежками на случай дождя.

В качестве особо ценных предметов наряда и отличительных признаков служили:

синий плащ, отороченный у ворота мехом выдры и с прорезями для рук, обшитыми простой тесьмой;

громадный зонт красного шелка с ручкой, наконечником и толстым латунным кольцом.

В добавление ко всем этим аксессуарам, символизирующим материальное благополучие как в настоящем, так и в будущем: дом на четыре ската с крытой галереей и скотным двором (однако об этом нам еще представится случай рассказать более подробно);

аллея, или, вернее, кольцо старых кривых каштанов вокруг дома;

земельный участок, вплотную примыкающий к аллее с южной стороны, разделенный с незапамятных времен на три части: луг, сад и клочок пахотной земли. Именно это обстоятельство и давало повод дону Робустьяно упорно настаивать, будто у него три владения и будто отсюда происходит фамилия Трес-Соларес,

На самом же деле, еще раз повторяю, у него был всего один весьма запущенный участок, окруженный стеной, утопавшей в зарослях ежевики, колючих кустарников и бузины и такой ветхой, что она нуждалась в подпорках.

Дону Робустьяно принадлежали также:

клочок поля на общинных землях;

мельница для помола маиса, с одним-единственным колесом, которое приводилось в движение дождевой водой, скапливавшейся в отводах; проточный пруд был основательно запущен, и казалось, что местные ручейки. и речки просто не желали снабжать его водой.

Далее следует назвать предметы, напоминавшие о блеске и великолепии рода Робустьяно:

кресло с гербами, водруженное на почетном месте, у главного алтаря в приходской церкви;

кляча, редко пребывавшая под кровлей, ибо вынуждена была искать корм свой насущный на проселочных дорогах и в окрестных горах.

И далее. У дона Робустьяно была дочь; высокая, белокурая, блеклая, лишенная всякой выразительности, она не привлекала ни лицом, ни фигурой. Девице едва ли исполнилось тридцать лет, но по виду ей можно было дать и двадцать и все сорок пять. Она отличалась большим самомнением и скорее готова была простить соседям оскорбление действием, чем дерзостное намерение назвать ее просто Вероникой вместо донья Вероника.

Увидев себя в самом конце только что приведенного списка, она, наверно, сочла бы недостаточно суровой карой повесить меня за столь тяжкий мой проступок. Однако в этом случае я поспешил бы заверить, что отношусь к ней с тем уважением, которое подобает выказывать представительнице достославного рода, что если она и значится в самом конце списка, то отнюдь не как один из предметов, принадлежащих ее благородному родителю, но как второе по значению действующее лицо, которое появляется именно в тот момент, когда это необходимо для вящей ясности повёствования.

В гардеробе этой суровой дворянской дщери, — а вернее будет сказать, на источенной червями дубовой вешалке, — обычно находились:

платье из тонкой алепской ткани, давно утратившей свой первоначальный цвет;

муслиновая шаль, разрисованная букетами цветов;

и шелковая кружевная мантилья с отделкой из тафты, отливавшей всеми цветами радуги.

По воскресеньям Вероника надевала к обедне ботинки со шнуровкой, прическу украшала пером аиста, в руки брала веер, — и в таком наряде восседала на самом почетном месте в церкви, рядом с отцом. В обычные дни она не носила ничего другого, кроме платья из этамина, перкалевого платка и шлепанцев.

Этим исчерпывается перечень того, чем владели наши герои и что, так сказать, было на виду у всех.

Если теперь заглянуть в их личную жизнь, чтобы и о ней составить себе кое-какое представление, то сразу же необходимо заметить, что они были обладателями «Христианского календаря» и дворянской грамоты, завернутой, уж если хотите знать и это, в старые папские буллы.

«Календарь» давал пищу их благочестивому рвению, когда они читали по вечерам житие святых.

В грамоте они рассматривали гербы и родословное древо, что подогревало их дворянское тщеславие.

Так они питали свой разум.

Что касается плоти, то олья из овощей с крошечным кусочком мяса и ломтики жареной свинины, прозрачные и невесомые, как душа ростовщика, должны были пополнять скудные жизненные соки наших героев.

Ограниченные до крайних пределов теми ничтожными доходами, которые давала им земля, они все же могли позволить себе иной раз роскошь в виде арробы пшеничной муки, которую замешивала сама донья Вероника. Этого хватало как раз на одну выпечку хлеба, да и та растягивалась на три полных недели. Пшеничный хлеб предусмотрительно чередовался при этом с маисовыми пирогами, которыми украдкой, тайно от всех, насыщались достославные сеньоры.

Я уже упоминал о том, что «Христианский календарь» и дворянская грамота служили духовной пищей и усладой этой семьи, — однако этим еще не все сказано.

Дон Робустьяно предавался и другому удовольствию, которое хотя и не было связано с созерцанием грамоты, все же доставляло ему огромное наслаждение и с точки зрения знатного дворянина имело больше назидательности и важности.

Это удовольствие состояло в том, что всякий раз, когда представлялся случай, — а дон Робустьяно искал и находил его каждый день, — он собирал вокруг себя наиболее родовитых и влиятельных соседей и пускался в рассуждения о блестящих деяниях своих предков, хотя сам не различал ни блеска, ни даже слабого мерцания, их подвигов.