Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Весь свет для нее умещается в том уголке, где она родилась, где находятся ее дети, ее Антон и все те люди и предметы, которые ей близки и дороги.

Ее ничто не огорчает и не тревожит — кроме мысли, что в один прекрасный день, — а он не так уж далек, — ей придется разлучиться со своими крошками, чтобы дать им образование, которого они не могут получить здесь, в деревне. И этот день настанет, если отец и оба деда не согласятся наконец, как она того хочет вопреки их желанию, сделать из сыновей таких же честных землепашцев, как дед.

В волосах Торибьо появилась проседь, он уж не так шумлив, как прежде, но в остальном не изменился — все такой же балагур и добряк.

Убедившись, что сын способен не хуже его справляться с обширным и сложным хозяйством, он охотно передал все дела в его руки, а сам целиком отдался радостям семейной жизни, к которой его влекло сердце.

Дон Робустьяно переживал свое горе долгих восемь месяцев, которые потребовались Торибьо, чтобы закончить волшебные превращения в старом дворце. Стариковское сердце подсказывало ему, что правильнее всего было бы перебраться в удобное помещение, которое приготовил ему в своем доме этот торгаш Торибьо, но врожденное упрямство и дворянская спесь помешали осуществить это переселение.

Зато едва лишь маляры успели сделать последний мазок в обновленном доме, как он тут же пригласил дочь навестить его со всем семейством.

Предложение навестить на языке дона Робустьяно означало: «Мне необходимо, чтобы вы жили со мной, я хочу умереть, видя всех вас подле себя».

И действительно, одиночество убивало несчастного старика, — за восемь нескончаемо долгих месяцев он не раз пожалел, что родился дворянином и что всю жизнь так кичился своим благородным происхождением. И теперь только боязнь вступить в противоречие с самим собой и быть наказанным за свои яростные нападки на низкую чернь, и особенно на Торибьо, не позволяли ему принять гостеприимство хандало. Напротив, принять Торибьо в своем доме походило на милость, которой жаловал его дон Робустьяно. Это существенно меняло дело.

Таким образом, все самые горячие желания наших героев исполнились, когда они собрались вместе под крышей старого дворца : дон Робустьяно не страдал больше от своего одиночества, Вероника, которая догадывалась о страданиях отца, успокоилась, а Торибьо и Антон были довольны тем, что Вероника счастлива и что им удалось так просто разрешить вопрос об устройстве судьбы этих знатных сеньоров.

При столь благоприятном стечении обстоятельств можно было безошибочно предсказать, что между обитателями восстановленного дворца воцарятся мир и согласие.

И вот мы убедились, что наше пророчество оправдалось: доказательством тому восемь лет, что прожили вместе Вероника, Антон и Торибьо.

Что касается дона Робустьяно — подивись, любезный читатель! — он раздобрел, охотно смеется шуткам Кривоножки, усаживает его в церкви рядом с собой на почетном месте, прогуливается с ним и хлопает его по плечу; он подолгу беседует с Антоном, упрашивает его не носить куртки даже дома, часто отправляется с ним посмотреть на полевые работы… и всем сердцем любит зятя.

Можно ли представить себе еще более разительную перемену в характере? И однако это так естественно.

Дон Робустьяно во всем первенствует в своем доме. Он сидит во главе стола, подает знак к молитве, отпускает деньги на домашние расходы; малейшая его прихоть воспринимается как приказ, ему уступают лучшее кресло, а когда он возвращается с прогулки, слуги за полверсты кланяются ему. Его комната — самая солнечная и просторная в доме, обставлена лучше, чем другие. Торибьо выписал ему газету, соответствующую его взглядам. Все эти и бесконечное множество иных знаков внимания оказываются членами семьи по собственному почину, без малейшего намека со стороны старого сеньора.

А если этого недостаточно для ублажения дона Робустьяно, то на помощь приходят два ангелочка — сыновья Вероники: они ни на минуту не оставляют в покое деда, заставляют его возиться с ними, рассказывать сказки, играть в прятки… и без конца целуют его, а это для него наивысшее удовольствие из всех, что стараются доставить ему домашние. Ласки внучат оживляют и молодят душу почтенного старца.

Он ведет долгие и горячие споры с членами семейства по поводу будущей судьбы этих очаровательных созданий. Ему страстно хочется увидеть их адвокатами, Антону — инженерами, Торибьо — генералами или даже главнокомандующими, если это потребуется, а Вероника желает… чтобы они никогда с нею не расставались.

— На всех постах, в любом занятии и ремесле, — заключал обычно знатный сеньор, — можно проявить то, что в первую очередь должен пожелать отец своему сыну: честность. И у наших малышей уже сейчас имеется все, чтобы стать самыми что ни на есть честными людьми; им не придется думать, как добыть себе хлеб насущный, — а это опасная стезя, с которой нередко сбиваются под ударами нужды даже люди с прямым характером и чутким сердцем и немало отважных теряют мужество и силы. У них есть еще одно громадное преимущество, если они сумеют воспользоваться им, как оно того заслуживает: великая книга, по которой нужно учиться, живой пример, которому следует подражать, — их дедушка Торибьо. Да, это так, мой друг. Без пышных слов и пустой трескотни ты красноречивыми поступками образумил меня; я понял — и мне отрадно признаться в этом, — что существует более великое, более возвышенное и достойное благородство, чем то, которое определяется по крови и по фамильным пергаментам, — благородство сердца.

После того как мы выслушали столь ясные и искренние признания дона Робустьяно, после того как мы увидели картину полного семейного благополучия, которую я нарисовал, что мне еще остается добавить? Ровно ничего, благосклонный читатель. Считай мою повесть законченной, и ты не ошибешься. Не суди строго автора, а если ты уроженец области Гор и к тому же идальго, то укроти свою подозрительность, окажи мне милость и поверь, что, повествуя о доне Робустьяно, о доне Рамиро и прочих знатных сеньорах, упоминаемых в рассказе, я думаю о твоем отце или деде не больше, чем о китайском императоре.

Я расскажу вам, как был приговорен к сожжению безжалостный палач, загубивший в огне столько несчастных. Одним он пронзил сердце раскаленным железом, других, прежде чем изжарить, хорошенько прошпиговал, прочих изрезал на куски — и всех вместе предал медленному огню с расчетливой, сатанинскою злобой. Я поведаю вам о том, как этот кровожадный зверь сам стал жертвой и как ненависть, порожденная им, обратилась в сочувствие, а тучи проклятий излились на него потоками сострадания, — история потрясающая, необыкновенная и назидательная. Да послужит она предупреждением грешникам и уроком инквизиторам!