Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Дон Хуан вновь отрицательно покачал головой. Торквемада оторопел еще больше и, воздев руки к небу, отчего плащ совсем съехал на пол, в негодовании воскликнул:

— Как, из пяти тоже не хотите? Но, дружище, меньше, чем по пять… Провалиться мне на этом месте! Уж не собираетесь ли вы снять с меня заодно и рубашку? Да это ж неслыханно! Поистине не знаю, чего бог от меня хочет… Я, верно, совсем обезумел. Благородство мое безгранично… Берите вовсе без процентов…

— Премного вам благодарен, любезнейший дон Франсиско. Я не сомневаюсь в ваших добрых намерениях. Но все уже обошлось как нельзя лучше. Поскольку вы не отзывались, я пошел к дяде и, собравшись с духом, посвятил его в свое бедственное положение. Жалею, что не сделал этого раньше.

— Не повезло же вашему дяде… Вот уж, можно сказать, влип!.. Да еще с уменьем этих господ дела вести! Итак, со мной вы знаться не пожелали. Тем хуже для вас. Но попробуйте только сказать теперь, что у меня нет сердца. Это у вас его нет!..

— У меня? Ну, это уж слишком!

— Да, у вас, у вас, — раздраженно повторил Торквемада. — Но я бегу, я тороплюсь к другим. Там во мне большая нужда, там меня ждут, как манну небесную. А здесь я лишний. Прощайте…

Дон Хуан проводил его до дверей. Спускаясь по лестнице, ростовщик бубнил:

— Нечего было и связываться с неблагодарными… С бедняками я сговорюсь быстрее… Что сталось бы с ними без меня!

Вскоре он уже стоял перед домом на Лунной улице, где с таким нетерпением ожидали его прихода. То было большое красивое здание; первый этаж занимала аристократическая семья, выше жили люди скромного достатка, а под самой кровлей ютились в тесноте бедняки. Торквемада пробирался по темному коридору, ощупью отыскивая дверь: различить номера квартиры он не мог. Но счастью, заслышав шаги, Исидора сама отворила ему.

— А! Да здравствуют люди слова! Проходите, проходите, сеньор!

Дон Франсиско вошел и очутился в каморке под скошенным потолком, упиравшимся в пол против двери; небольшое оконце, прорезанное в потолке, было разбито и заткнуто бумагой и тряпками; сложенный из каменных плиток пол кое-где устилали обрывки старого ковра. Направо — открытый сундук, два стула, горящая жаровня; налево — узкая кровать, где под грудой одеял и тряпья лежал полуодетый мужчина лет тридцати, еще красивый, с остроконечной бородкой, большими глазами и высоким лбом, но необыкновенно худой и изможденный; воспаленные щеки, зеленоватые впадины у висков, прозрачные, точно восковые уши…

Торквемада глядел на него, не отвечая на приветствие, и думал: «У бедняги чахотка почище, чем у Травиаты. Жаль парня, что ни говори… Хороший художник… голова только у него дурная. Мог бы кучи денег загребать!»

— Видите, дон Франсиско, как меня скрутило… Кашель никак не проходит. Садитесь же… Как я благодарен вам за вашу доброту!

— Не за что… Как же иначе: разве бог не повелевает нам одевать больных, утолять жажду скорбящих, навещать нагих… Тьфу, все перепутал! Что за голова у меня стала!.. Я хотел сказать: сердце у меня не камень, я сочувствую несчастьям близких… так-то, сеньор.

Душегуб оглядел стены мансарды, увешанные картинами и этюдами; одни были прибиты, другие просто прислонены к стене, некоторые стояли вверх ногами.

— Однако у вас здесь еще немало славных вещиц.

— Как только пройдет моя простуда, я поеду в деревню, — сказал больной, и его лихорадочно блестевшие глаза оживились. — У меня есть сюжет — чудо, прелесть!.. Я думаю, через неделю-другую мне станет лучше, если вы поможете нам, дон Франсиско. И тогда — на лоно природы…

«На кладбище ты отправишься, а не на лоно природы, и притом скорехонько!» — подумал про себя Торквемада, вслух же сказал:

— Да, конечно, это вопрос десяти дней… не больше… И вы сможете поехать… вас отвезут в коляске… А у вас тут на чердаке прохладно, черт побери! Разрешите мне остаться в плаще.

— И все же, как ни удивительно, здесь мне стало немного легче, — сказал, приподнимаясь на ложе, больной. — Последние дни в мастерской… Исидора подтвердит вам… мне было так плохо, что мы перепугались и…

Отчаянный приступ удушливого кашля помешал ему договорить. Исидора бросилась к несчастному и подложила ему под спину подушки. Глаза Мартина вылезали на лоб, больные легкие хрипели, как дырявые кузнечные мехи, пальцы сводило судорогой. Наконец, совсем обессилев, он безжизненно откинулся назад.

Исидора отерла ему пот со лба, подняла упавшее с кровати тряпье и дала выпить микстуры.

— О боже, я чуть не задохся! — воскликнул, несколько оправившись, художник.

— Ты бы поменьше говорил, — посоветовала Исидора. — Я сама все улажу с доном Франсиско. Вот увидишь, мы договоримся. Дон Франсиско добрее, чем кажется. Это святой, прикинувшийся чертом, — не правда ли, сеньор?

Она засмеялась, показывая ослепительно белые и ровные зубы — то немногое, что еще уцелело от былой красоты в теперешнем ее унижении.

Торквемада с напускным добродушием усадил ее рядом с собой и, похлопав по плечу, ответил:

__ Думаю, что мы действительно договоримся… Вы ведь не какая-нибудь необразованная баба. С вами, Исидора, легко найти общий язык. Порядочная женщина и в беде сохраняет тонкость обращения, раз она от рождения маркиза чистейшей воды… Я ведь все знаю, знаю, что эти мошенники судьи незаконно лишили вас состояния…

— Бог мой! — с глубоким вздохом вскричала Исидора, словно собирая воедино все печальные и радостные воспоминания своего романтического прошлого. — Не будем об этом говорить… Вернемся к действительности, дон Франсиско. Согласны ли вы нам помочь? На студию Мартина наложен арест. Мы в долгу по горло; из всего имущества спасли только то, что вы видите. Пришлось заложить всю одежду, чтобы не умереть с голоду. На мне мое единственное платье — гляньте, какие отрепья, — а у Мартина и этого нет: лохмотья, которыми он укрыт, надевать уже невозможно. Нам бы выкупить самое необходимое, снять теплую квартирку на третьем этаже, оклеенную обоями, затопить камин, купить лекарства да сварить хоть миску косидо [168] Косидо — блюдо из мяса и овощей. . Вчера сеньор из благотворительного общества принес мне два талона и велел пойти с ними в контору, но мне стыдно показываться на люди… Кто родился в определенном кругу, сеньор дон Франсиско, никогда не опустится на дно, как бы низко ни пал… Но к делу: чтобы вылечить Мартина и отправить его в деревню, нам необходимо три тысячи реалов… Я сказала бы «четыре», если б не боялась напугать вас. В последний раз помогите нам, дорогой мой дон Франсиско. Мы уповаем на ваше доброе сердце.

— Три тысячи реалов! — протянул ростовщик, придавая своему лицу выражение нерешительного раздумья, которое всегда хранил про запас для подобных случаев (нечто вроде формулы вежливых проволочек в дипломатии). — Три тысячи кругленьких!.. Дочь моя, посмотри-ка сюда, — и привычным жестом он сложил в кружок большой и указательный пальцы. — Не знаю, смогу ли я раздобыть три тысячи реалов. Да, мне кажется, вы обошлись бы и меньшей суммой. Пораскиньте, посчитайте-ка получше. Я готов защитить вас от напастей и помочь выбраться из беды… готов отдать последний кусок хлеба, чтоб утолить ваш голод… Но учтите… я должен ведь блюсти и свои интересы…