Хуан Валера - Испанские повести рассказы

— А вот глядите, сейчас я всем докажу — и не сойдя с места, — что эти тыквы с моего огорода, — сказал дядюшка Бускабеатас к удивлению всех присутствующих. Он бросил на землю узелок, который держал в руке, стал на колени и, прочно усевшись на собственные пятки, принялся спокойно развязывать кончики платка.

Удивление чиновника, продавца и зевак возросло еще больше.

— Что у него там такое? — спрашивали все.

В это время подошел еще один любопытный взглянуть, что тут происходит, и продавец, едва завидев его, воскликнул:

— Вот здорово, что вы пришли, дядюшка! Этот человек уверяет, будто тыквы, что вы мне вчера продали, вот эти самые, — вовсе не ваши, а краденые. Поговорите-ка с ним!

Прибывший побелел, как полотно, и хотел было уйти. Но толпа его не пустила, да и сам чиновник приказал ему остаться.

А наш дядюшка Бускабеатас увидел заподозренного в воровстве и говорит ему:

— Теперь ты у меня посмотришь!

Незнакомец пришел в себя и возражает:

— Потише, потише! Прежде подумайте, потом говорите. Не то, если у вас не найдется доказательств, упеку вас за клевету. Эта мои тыквы, с моего огорода в Эхидо, сам их растил; я уж немало таких привез нынешним летом в Кадис, и никто не докажет, что это не так.

— А вот увидим! — ответил дядюшка Бускабеатас, который к тому времени уже развязал узелок.

По земле рассыпались тыквенные плети, еще зеленые и сочные; а старый огородник, сидя на корточках, надрывался от смеха и, наконец, обратился к чиновнику и к толпе со следующими словами:

— Милостивые государи, приходилось ли вам платить налоги? Ну, тогда вы, значит, видели зеленую книжонку у сборщика, он из нее выдает расписки, а внутри остается хвостик или корешок, чтоб можно было проверить, правильная была расписка или же нет.

— То, что вы описываете, называется талонной книжкой, — важно сообщил чиновник.

— Вот ее-то я и принес. Талонную книжку с моего огорода, а попросту говоря, хвостики от этих тыкв. А не верите, посмотрите: Этот хвост подходит сюда… тут уж не придерешься! Вот этот… ясное дело, он вон от той. А этот, потолще, — он уж будет от этой. И верно! А этот — сюда, тот — вот туда…

Старик приставлял хвостики, или плети, к выемкам, которые сохранились в каждой сорванной тыкве, и зрители убеждались, что неровные и причудливые их поверхности и впрямь подходили точь-в-точь к белесоватой ямке, влажной, как рана на теле плода.

Присев на корточки, все, даже полицейский и сам чиновник, принялись помогать дядюшке Бускабеатасу, приговаривая хором с ребяческой радостью:

— Вот оно! Вот оно! Какие уж тут сомнения! Глядите-ка! Этот — отсюда… этот — оттуда… Тот вот — к этой… — Этот вон к той…

Мужчины громко хохотали, мальчишки свистели, женщины призывали проклятия на голову вора, старый огородник плакал слезами радости и торжества, а полицейский то и дело награждал похитителя звонкими шлепками, горя нетерпением скорее отвести его в тюрьму.

Вряд ли стоит добавлять, что блюститель порядка дождался этой радости, что неудачливого вора заставили вернуть продавцу пятнадцать дуро, что продавец тут же отдал их дядюшке Бускабеатасу, и старый огородник отправился наконец домой, сияя от радости и бормоча себе под нос:

— Ох, и хороши они были на лотке! Вот только жаль, Мануэлу с собой не прихватил. Вечером бы съел ее, а семечки бы спрятал.

Не много найдется испанцев, даже среди людей неграмотных и необразованных, которые не знали бы народной побасенки, послужившей основой предлагаемой читателю повести.

Впервые я услышал ее от простого козопаса, никогда не покидавшего глухой деревушки, где он родился. Это был один из тех невежественных поселян, лукавых и насмешливых от природы, которые получили в нашей национальной литературе название пикаро и играют в ней такую важную роль. Всякий раз, когда деревня праздновала чью-нибудь свадьбу, крестины или торжественный приезд господ, пастух должен был придумывать забавные игры и представления, смешить народ, сказывать романсы и сказки. И вот как раз на одном из таких праздников — с тех пор прошла почти целая жизнь, ибо случилось это лет тридцать пять тому назад, — козопас изрядно смутил нашу стыдливость (стыдливость, впрочем, относительную) рассказом в стихах «Коррехидор и мельничиха», или, если хотите, «Мельник и коррехидорша», который ныне мы предлагаем читателю под более, возвышенным и философским названием (как того требует величие нашего века) — «Треугольная шляпа».

Помню, когда пастух рассказывал свою занимательную историю, присутствовавшие при этом девицы (все уже на выданье) краснели и смущались, из чего мамаши их заключили, что не все в этой истории было пристойным, и дали пастуху изрядный нагоняй. Но бедный Репела (так звали пастуха) не растерялся и возразил, что сердиться на него не за что, ибо в рассказе нет ничего такого, чего бы не знали даже монахини и четырехлетние дети…

— Нет, право, посудите сами, — продолжал козопас, — что следует из истории про коррехидора и мельничиху? Что супруги должны почивать вместе и что ни одному мужу не придется по вкусу, чтобы с его женой спал другой мужчина! По-моему, тут ничего такого нет…

— И то правда, — прервали его матери, услышав хохот своих дочерей.

— Дядюшка Репела прав, и вот вам доказательство, — вмешался отец жениха, — всем нашим гостям, и старым и малым, известно, что нынче ночью, как только кончатся танцы, Хуанете и Манолилья обновят великолепное ложе, которое тетушка Габриела час назад показывала нашим дочерям, чтобы они полюбовались вышивками на подушках.

— Да и потом, — заметил дед новобрачной, — обо всех этих житейских делах дети узнают из священного- писания и даже из проповедей, в которых рассказывается про долголетнее бесплодие свитой Анны, про целомудрие благочестивого Иосифа, про хитрость Юдифи и про многие другие чудеса, — всего-то я уж теперь и не припомню. Стало быть, сеньоры…

— Ах, пожалуйста, дядюшка Репела! — храбро воскликнули девушки. — Расскажите еще раз! Это так занятно!

— И притом вполне благопристойно! — продолжал дед. — Ничего плохого в этом рассказе нет; ничему дурному он не учит, кто дурно поступил, тот и несет наказание…

— Ну уж ладно, рассказывай! — милостиво согласились наконец почтенные матроны.

Дядюшка Репела снова повел свой рассказ: после столь простодушной критики ни у кого из слушателей не нашлось больше ни малейшего возражения. А это было равносильно тому, что рассказчик получил дозволение цензуры.