Хуан Валера - Испанские повести рассказы

При таких обстоятельствах вошли в селение разъяренные французы.

Не было ли это своего рода предзнаменованием того, что позднее произошло с ними в России? Лапеса была пуста, подобно Москве при вступлении в нее Наполеона Первого. Точно загнанные волки, мужчины покинули селение и ушли в горы. Лишь несколько бедных женщин, спустившихся в этот день с гор — взглянуть на покинутые жилища и поискать, не найдется ли пищи для беженцев, — были обнаружены в церкви, куда они укрылись, в надежде, что хоть на ступенях алтаря пощадят их прославленные завоеватели…

Но увы!.. Вместо мужчин, которые могли оказать сопротивление, вероломная судьба послала им слабых женщин и девушек; их можно было безнаказанно оскорблять, вдоволь поиздеваться и надругаться над ними.

Отвратим взор от всех мерзостей, совершенных покорителями Европы за время их гнусного господства в Испании! Позор и проклятие тому, кто пользуется победой для преступлений! Вечная ненависть к чужеземным захватчикам!

Удовлетворенные и гордые своей победой возвращались завоеватели в Гуадис; они гнали перед собой безоружного дряхлого старина и хилого подростка, оставшегося в селе, чтобы ухаживать за ним. Других военнопленных не удалось захватить в опустевшей деревне. Когда одна из беглянок принесла в горы эти скорбные вести, разъяренные отцы, братья и женихи скатилиеь вниз подобно бушующему горному потоку.

Началась, ожесточенная схватка между сотней поселян, еще оставшихся под началом Атьенсы, и целой колонной французских карателей.

Бросив вызов и завязав этот неравный бой, лапесинцы, по обычаю, перенятому от мавров, начали отступать, стараясь завлечь противника в горы.

Неосторожный враг лопал в западню; и хотя его грозное оружие почти начисто покончило с горсткой храбрецов, тем не менее за каждого из них погибло не меньше десяти французов.

Суровые скалы, зеленые ущелья, заросли кустарника и пропасти были усеяны трупами врагов…

Так произошла одна из многих кровопролитных схваток испанцев с французскими завоевателями. Официальные бюллетени не сообщали об этих потерях наполеоновской армии, но к концу войны за независимость они составили огромную цифру в полмиллиона императорских солдат, убитых или пропавших без вести на нашем полуострове.

Теперь послушайте эпилог.

Атьенса — или Атенсиа, как произносил для пущей важности свое имя сеньор алькальд, — непобедимый угольщик, давший подряд две битвы бонапартовским войскам, стоит на высокой скале, окруженной врагами. Пути к спасению нет, и Атьенса вколачивает последний заряд в свой тяжелый мушкет. Раненный накануне в голову, сегодня в грудь, весь в крови, с жезлом, заткнутым за пояс, как у погонщика, — он отвечает на все предложения сдаться громким хохотом, который гулко отдается в безднах потрясенной Сьерры.

Вокруг него свистят сотни пуль, но ни одна не попадает в цель, так ловко бросается он то в одну, то в другую сторону, порой вдруг пригнется, порой снова выпрямится. Проворный и гибкий, как тигр, он весь подбирается и делает неожиданный прыжок вперед, он защищается и нападает.

Наконец Атьенса сделал последний выстрел и очертил своим грозным мушкетом полукруг, — все патроны вышли, не то он изрешетил бы гору. Вражья пуля ранила его в живот; он заревел от боли и гнева: рана смертельна.

Со злобой отшвырнув бесполезный мушкет, алькальд выхватил из-за пояса свой жезл и крикнул полковнику, который на скверном испанском языке еще раз предложил ему сдаться:

— Никогда! Я — это Лапеса, которая гибнет, но не сдается!

И, разломав жезл, он швырнул его в лицо французам, а сам бросился в глубокую пропасть, где могучее тело его разбилось об острые скалы.

Он не хотел, чтобы даже труп его достался врагу.

И вот наконец Лапеса захвачена французами.

Генерал Годино выслушивает радостную весть из уст начальника экспедиционного отряда.

— Сколько пленных? — спрашивает он. — Повесить всех для острастки окрестных селений!

— Захватили всего двоих: старика и мальчишку! Больше врагов не обнаружено! — опустив глаза, отвечает начальник.

И хотя Годино не может не подивиться этому поистине спартанскому героизму горцев, он все же велит повесить двух немощных пленников.

Отцы наши не раз рассказывали нам подробности этой казни…

Но перо отказывается служить, чтобы описать эту жестокую расправу, и мы о ней поведаем кратко…

На шею ребенка накинули петлю и бросили его с балкона аюнтамьенто, что стоит на главной площади Гуадиса.

Старая веревка порвалась, и ребенок упал на мостовую.

Веревку связали, несчастного опять поволокли наверх, повесили снова, и снова веревка порвалась.

Мальчик недвижно лежал на мостовой. Все еще живой, только руки и ноги его были раздроблены.

Тогда какой-то драгунский офицер, увидев, что его собираются вешать в третий раз, подошел к несчастному и выстрелом из пистолета размозжил ему голову.

Насытив — по крайней мере на этот день — свою жестокость, победители великодушно помиловали больного старика, который присутствовал при этой казни, стоя сгорбившись у колонны, и ждал, когда наступит его черед.

Его отпустили, и бедный старик шатаясь побрел домой в село, где той же ночью умер с горя.

Мальчик, убитый в Гуадисе… был его сыном!

Случай этот произошел в селении Рота, — в одном из тех чудесных маленьких селений, что разбросаны полукругом по берегу бухты Кадис. Но, хоть оно и маленькое, многие обращали на него внимание. С давних пор герцог Осуна (он же герцог Аркосский) признал Роту жемчужиной своей короны; здесь возвышается один из его замков, где мне знаком каждый камень.

Но речь пойдет не о замках и не о герцогах, а о славных землях вокруг Роты и об одном скромном огороднике. Назовем его дядюшкой Бускабеатас, хоть это в сущности скорее прозвище, чем имя.

Земли вокруг Роты, а особенно огороды, давали такой урожай, что даже после того, как герцог получал свою долю в несколько тысяч фанег зерна и вся округа была обеспечена вином (ибо народ здесь не очень-то жалует воду; да ее почти что и нет, если не считать морской), — у крестьян хватало всякой всячины везти на рынок в Кадис, а то и в Уэльву и даже в Севилью. Особенно славилось селение помидорами и тыквами, такими замечательными и дешевыми — ну выше всяких похвал! Вот почему в Андалусии огородников зовут помидорщиками и тыквенниками, а они даже гордятся этими прозвищами.

Им и вправду есть чем гордиться. Ведь земля, которая так щедро их кормит, давая по три-четыре урожая в год, — на самом деле не земля, а чистый песок; он непрестанно извергается бушующим океаном, яростными западными ветрами разносится по всей округе и засыпает поля, как пепел, покрывающий окрестности Везувия при извержении вулкана.