Хуан Валера - Испанские повести рассказы

15 апреля 1810 года Лапеса представляла зрелище забавное и в то же время удивительное, смешное и величественное, нелепое и устрашающее. На улицах возвышались баррикады из гигантских деревьев, срубленных на соседнем горном склоне; завалы представляли собой мощные укрепления, воздвигнутые с поразительной быстротой, — ведь большинство жителей Лапесы угольщики, а остальные — дровосеки и пастухи.

Со стороны, обращенной к дороге на Гуадис, высилось нечто вроде крепостной башни. На верху этой башни лапесинцы установили (ужаснитесь!) огромнейшую пушку, которую они собственноручно смастерили из ствола могучего дуба, выжженного в середине и обмотанного прочными канатами и крученой проволокой. Ствол был забит до отказа — уж не знаю, каким количеством пороха, ядер, камней, железных обломков и другими снарядами в том же роде… Память об этом орудии сохранится надолго.

Помимо пушки, местные жители и горцы припасли немало холодного и огнестрельного оружия: дюжину старых двустволок, десятка два мушкетов и самопалов, три-четыре сотни топоров, несколько огромных кремневых пистолетов, груды увесистых камней со всеми необходимыми принадлежностями для их метания и наконец целый лес дубин и дубинок на выбор. Кроме того, на каждого лапесинца приходилось по кинжалу или навахе.

Что же касается самого гарнизона , то, по свидетельству современников, он состоял из двухсот мужчин, походивших скорее на орангутангов, чем на людей. Среди них особо выделялся и заслуживает в нашем рассказе наибольшего внимания — как лицо, дающее точное представление об остальных лапесинцах, — генерал этой армии и комендант крепости, алькальд Лапесы Мануэль Атьенса, царство ему небесное!

Итак, значительнейшим лицом в селении был простой смертный лет пятидесяти, высокий, как кипарис, костлявый, или, вернее, узловатый (пожалуй, это самое подходящее слово), как ясень и кряжистый, как дуб, — хотя, говоря по правде, постоянная возня с углем настолько его прокоптила, что он походил скорее не на зеленый, а на обуглившийся дуб. Ногти его были тверды, как кремень, зубы — не светлее красного дерева, руки — точно потемневшая на солнце бронза; спутанные вихры напоминали нечесаную коноплю, а цветом и жесткостью походили на щетину кабана; густые брови опалены огнем; грудь, видневшаяся через распахнутый ворот от плеча до плеча и от горла до живота, казалось, была обтянута конской шкурой, которая сморщилacь и загрубела от жара пылающих углей; жесткая поросль волос на груди обгорела… И все это объяснялось тем, что сеньор алькальд принадлежал к сословию угольщиков, или горных хуторян, как именовали себя эти люди, и всю свою жизнь провел в огне, как грешная душа в чистилище.

Что касается глаз Мануэля Атьенса, то видеть они видели, но никто не рискнул бы побиться об заклад, что они смотрели. Мудрое невежество его милости в соединении с лукавством обезьян и предусмотрительностью человека в летах предостерегали его от неосторожности глядеть собеседнику прямо в глаза, чтобы не открыть перед ним пробелы в своем уме и познаниях.

Если же ему случалось взглянуть на собеседника, то взгляд этот был так неясен, недоверчив и подозрителен, что казалось, глаза его смотрят куда-то внутрь или что у этого человека имеется про запас еще два глаза на затылке, как у ящерицы. И, наконец, рот его походил на пасть старого дога, лоб скрывался под длинными космами, лицо блестело, как дубленая кордовская кожа, а голос, хриплый, как выстрел из пищали, звучал резко и отрывисто, точно топор в руках дровосека.

Об одежде его не стоит долго распространяться, — он одевался так, как это было принято среди состоятельных людей той округи: сыромятная деревенская обувь, завязанная самодельной веревкой вокруг шерстяных чулок, короткие штаны из грубой темной ткани, такая же куртка, атласный жилет небесного цвета с желтыми разводами, кожаный патронташ вместо кушака и огромная, отороченная плюшем шляпа, под которой представитель власти и порядка находил весьма покойное укрытие. Кстати уж, коснувшись власти и порядка, добавлю, что жезл алькальда доходил ему до плеча, а два черных шара, венчавших жезл, были каждый величиной с апельсин, так что на расстоянии ружейного выстрела можно было распознать в нем человека с положением, каким мы его только что и представили.

Таков был алькальд Лапесы, а под стать ему — и все его войско. Если же кому из вас придет в голову, будто я преувеличиваю, то знайте, что лапесинцы с годами ничуть не изменились. Отправляйтесь-ка к ним, и вы не меньше моего будете поражены тем, что в Испании, да еще в середине девятнадцатого столетия, сохранились все чудища Южной Африки!

Но вот фортификационные работы закончены, оружие роздано…

Атьенса велит Хасинто притащить из дому старый барабан, служивший для всякого рода торжественных случаев, например в день боя быков или при обнародовании приказов.

Хасинто, который заметим в скобках, был альгвасилом [107] Альгвасил — полицейский; судебный пристав. в каковой должности и скончался в нынешнем 1859 году, тотчас появляется с барабаном, выбивая тревогу.

— Становись! — командует синдик [108] Синдик — лицо, уполномоченное сельской общиной вести судебные дела. , человек весьма сведущий в военном искусстве, ибо в свое время служил королю Карлу IV в должности ротного повара в егерских частях…

Двести лапесинцев разбирают оружие и выстраиваются прямо против здания аюнтамьенто [109] Аюнтамьенто — муниципалитет. .

Атьенса хватает огромную, потемневшую от времени старинную шпагу, к патронташу подвешивает седельный пистолет и левой рукой сжимает жезл алькальда с таким достоинством, что ему позавидовал бы любой маршал Франции. Затем, в сопровождении блестящего штаба, состоящего из альгвасила, глашатая и «Нижеподписавшегося» — как называла местного секретаря его надменная и горделивая супруга, — Атьенса производит смотр своему внушительному войску, которое в ответ делает «на караул» и бросает в воздух береты и шляпы.

— Да здравствует сеньор алькальд! — гаркают или, вернее, вопят будущие герои.

На что Атьенса ответствует:

— К черту алькальда! Да здравствует Лапеса! Да здравствует испанская независимость! Слава господу богу!

Обменявшись боевым кличем с вооруженными силами, его милость приказывает Хасинто бить в барабан, подзывает к себе глашатая и велит ему слово в слово повторять следующее устное воззвание:

«От дядюшки Пьерно нам стало известно, что супостат движется на Лапесу, желая ее завоевать и разграбить; мы же с благословения сеньора священника и с помощью нашей покровительницы пресвятой девы Марии будем защищаться как добрые испанцы и покажем жителям Гуадиса, что если они сдались французам, то мы, лапесинцы, сумеем умереть, подобно тому как умирали жители Мадрида 2 мая, или победить, как победил народ Байлена два года назад; а потому алькальд доводит до сведения всех жителей, что тот, кто не погибнет сегодня, защищая свой дом, будет объявлен нечестивцем и изменником родины и вздернут, как положено, на дубе». — За сим его милость, не умея писать, ставит, как всегда, крест вместо подписи, что и заверяется Нижеподписавшимся . — «Слава пресвятой покровительнице! Да здравствует Испания! Да здравствует Фердинанд VII! Смерть Пепе Бутылке! [110] Пепе Бутылка — прозвище, данное испанцами Жозефу Бонапарту. Смерть французам! Смерть Годино! Смерть предателям!»