Хуан Валера - Испанские повести рассказы

Но неблагодарную природу побеждает упорный труд человека. Я не знаю в мире более трудолюбивых земледельцев, чем местные крестьяне. Ни струйки пресной воды не протекало по здешним безотрадным полям. Ну и что же? Тыквенник изрешетил землю колодцами и — вручную или воротом — добывает из недр драгоценную влагу, питающую растения. Здесь нет чернозема. Ну и что же? Помидорщик отдает полжизни, чтобы создать его, он превращает в удобрения даже морские водоросли. Здесь удобряют и орошают не весь огород — на это не хватило бы ни навоза, ни воды, — удобряют кружочки земли величиной с блюдце, сажают семечко тыквы или зернышко помидора и поливают их вручную из кувшинчика, словно поят малое дитя.

Начиная с этого дня и до сбора урожая огородник неустанно заботится о каждом растении, зреющем на своем кружочке, — заботится нежно и трогательно, подобно старой деве, пекущейся о цветочных горшках. То польет; то подложит щепотку навоза; то снимет гусениц и других вредных насекомых; то займется лечением больных растений, подвязывая сломанные стебли и обкладывая тростником или сухими листьями те побеги, что не в силах вынести палящих лучей солнца или слишком резких порывов морского ветра. Наконец он считает стебли, листочки, цветы и плоды по мере их появления, что-то шепчет им, ласкает их, целует, благословляет и даже дает им меткие прозвища, чтобы запомнить каждый куст. (Без преувеличения — усердие здешних огородников вошло в поговорку; я сам часто слышал, что они раз сорок каждый кустик потрогают; поэтому к старости они уже так сгорблены, что подбородком едва не касаются колен.)

Ведь согнувшись над грядками проводят они всю свою славную трудовую жизнь.

Вот и дядюшка Бускабеатас принадлежал к племени таких огородников.

В то время, о котором я хочу рассказать, он уже начал горбиться. Было ему шестьдесят лет — и сорок из них он провел на своем огороде, рядом с морским берегом.

А тыквы у него уродились замечательные и такие огромные, точно шары, украшающие перила моста. Они уже начинали желтеть, как апельсины, изнутри и снаружи, — а это значит, что была середина июня. Дядюшка Бускабеатас каждую из них знал отлично — и насколько она поспела, и как выглядит, и как ее зовут; особенно хорошо он знал сорок тыкв, самых крупных и зрелых, которые, казалось, просили: «Сварите нас». Он нежно на них поглядывал, с грустью повторяя:

— Скоро нам придется расстаться!

Наконец он решился на жертву. Протягивая руку к дорогим его сердцу тыквам, стоившим ему столько забот и труда, он вынес ужасный приговор.

— Завтра, — сказал он, — завтра я срежу эти сорок штук и повезу их на базар в Кадис. Счастлив тот, кому они достанутся на обед! — и медленно пошел к дому.

Ночь он провел в тоске, как любящий отец накануне свадьбы единственной дочери.

— Бедные мои тыковки! — вздыхал он то и дело, не в силах уснуть; но потом поразмыслил и решил: «А что же мне делать с ними, как не продать? На то их и растил! Меньше пятнадцати дуро за них не возьму».

Представьте себе его удивление, более того — его ярость и отчаяние, когда, выйдя поутру в огород, он увидел, что все сорок тыкв украдены. Не тратя лишних слов, скажу, что, подобно герою шекспировской драмы, огородник пришел в неистовство; в порыве горя он повторял страшные слова Шейлока (роль которого, говорят, так бесподобно играл Кэймбл):

— О, если бы я с тобой повстречался! Если бы я с тобой повстречался!

Когда дядюшка Бускабеатас был снова в состоянии хладнокровно размышлять, он понял, что его драгоценные тыквы не могли остаться в селении, где вор не рискнет их продать и где, кроме того, тыквы недорого ценятся.

— Черт меня дери, если они не в Кадисе! — сделал он вывод. — Этот мошенник, ворюга, стащил их часов в десять вечера, а в двенадцать увез на барже. Сегодня же поеду в Кадис на пассажирском судне, — и чудо будет, если я его не поймаю, плута этакого, и не отберу моих деточек.

Долго еще стоял огородник на месте горестного происшествия, словно лаская взглядом искалеченные стебли или подсчитывал, сколько тыкв у него украли, а может быть — составляя мысленно опись понесенных убытков, чтобы предъявить иск к похитителю. Наконец около восьми часов он пошел на пристань.

«Пассажирское судно» стояло готовое к отплытию — скорлупка, которая отправлялась каждое утро в Кадис ровно в девять утра. Другое судно, грузовое, с ящиками фруктов и овощей отходило в том же направлении в полночь; его прозвали «часовым», потому что за час, а иной раз — при попутном ветре — даже за сорок минут оно покрывало три лиги, отделяющие владение герцогов Аркосских от древнего города Геракла.

В половине десятого утра дядюшка Бускабеатас остановился перед лотком с овощами на кадисском рынке.

— Вот они, мои тыквы! — воскликнул он, обращаясь к сонному полицейскому, которого привел с собой. — Заберите его! — и показал на продавца.

— Меня арестовать?! — заорал возмущенный крестьянин. — Это мои тыквы. Я их купил.

— Об этом вам придется рассказать алькальду, — возразил дядюшка Бускабеатас.

— Еще что!

— Да, вот так!

— Ворюга!

— Сам ты мошенник!

— Повежливей, вы, дядьки. Нечего тут браниться, — сказал полицейский с присущим ему хладнокровием, тыкая кулаком в грудь каждому из спорящих.

Вокруг уже собирался народ; не заставил себя ждать и рехидор, или правительственный чиновник, как его здесь звали: в его обязанности входило наблюдать за порядками на рынке. Полицейский передал подошедшему чиновнику роль судьи, и когда этот достойный представитель власти ознакомился с делом, он с важным видом спросил продавца:

— У кого вы приобрели эти тыквы?

— У дядюшки такого-то из Роты, — ответил продавец.

— Так я и знал! — закричал Бускабеатас. — Кому же другому! У него ничего не родится, вот он и лезет в чужой огород!

— Но если допустить предположение, что у вас в самом деле были похищены минувшей ночью сорок тыкв, — продолжал допрашивать чиновник, обращаясь к старому огороднику, — кто может поручиться, что вам принадлежат именно эти, а не другие тыквы?

— То есть как это кто? — возразил дядюшка Бускабеатас. — Да я их знаю! Дай вам бог так знать своих дочек, если они у вас имеются! Я же их вырастил! Смотрите-ка: вот эту зовут Крепыш, а вот эта — Кубышка, а эта вот — Пузан, а та — Пеструшка, а эту я назвал Мануэла… потому что очень уж она смахивает на мою меньшую дочку.

И бедный старик горько заплакал.

— Все это хорошо, — отвечал чиновник, — но закон не может удовлетвориться тем фактом, что вы узнали ваши овощи. Необходимо удостоверить идентичность предмета, и посему вы обязаны представить неопровержимые доказательства… Сеньоры, я не вижу в этом ничего смешного. Перед вами — служитель закона!