Дежё Костолани - Избранное

Он внимательно осматривал каждую, рыцарски почтительно, но с профессионализмом старого холостяка — смело, по-мужски, словно взвешивая их на ладони. «Целую ручки», — кланялся он направо-налево, и его тоже приветствовали: «С добрым утром, ваше превосходительство». Он шел и думал о том, что́ могут думать о нем эти люди. Вероятно, что-нибудь такое: «О, вот и его превосходительство. Превосходительство?.. Интересно, а ведь совсем еще молод».

И еще он думал о том, что и этот его день пройдет, как прошли другие, в сладком безделье. Проснуться, потянуться, чтоб захрустели кости, потом не торопясь побриться, насладиться водою и мылом, потом снять наусники и не спеша выбирать костюм, рубашку, вытащить один галстук, а надеть другой, затем до полудня купаться, пообедать, выпить кофе, закурить сигару, пополдничать, а вечером после ужина прогуляться в рощице, залитой луной. Он был в самом деле очень и очень доволен. Радость ленивого блаженства не нарушали никакие угрызения совести — ибо, стоило ему начать слишком уж удивляться своей ничем не стесненной свободе, как он тут же нарочно напоминал себе слова домашнего врача, который, по обыкновению важничая, заявил еще в начале лета: «Летний отдых необходим вам как воздух». И, вспомнив это, его превосходительство вновь проникался сознанием, что и теперь «исполняет долг», быть может, важнейший — «долг по отношению к самому себе».

Играл цыган. Как всегда, он начинает здесь с рассвета, будит по утрам, наигрывая под окном, врывается своей музыкой в сны, так что и не понять, где сон, а где явь, играет, играет весь день напролет, следует по пятам, сопровождает повсюду. Венгерские курорты насквозь пронизаны цыганской музыкой, она оплетает их со всех сторон. Его превосходительство родился в провинции, и цыганская музыка была для него тем же, что и для любого мадьяра: не просто развлечением, а своего рода искусом, исповеданием; она побуждает к раздумью, призывает погрузиться в себя, дабы поразмыслить над глубинным смыслом своего существования. Удивительно в самом деле, сколько всякой всячины приходит в голову мадьяру под звуки какой-нибудь простенькой песни. Но еще удивительнее, что одна и та же песня каждому мадьяру навевает одно и то же. И не в тексте песни тут дело, а в удивительных переливах душевных, какие рождаются звуками и связываемыми с ними старинными воспоминаниями, почти независимыми от текста, и сумей кто-то выразить словами думы и чувства бесчисленных поколений, когда внимают они «Голубенькой незабудке» или слушают «Не убивают студентика насмерть…» — тут-то и оказалось бы, что неписаные эти песни у каждого, кто поет и пел их во все времена, сойдутся слово в слово, и, как знать, может быть, из них-то и составилось бы мозаичное здание национальной мудрости. Его превосходительство развлекался так же. И до тех пор забывался в мечтах под «Тонкий дощатый забор между нами» или «Зеленую лягушку», до тех пор исследовал и изучал свою совесть, пока, уже подвысохшим старым холостяком, не потерял голову из-за белокурой красотки-разведенки.

Он и сейчас думал о ней, слушая, как наяривает цыган «Панну Цинку». Вчера до двух часов, до рассвета, просидел он с нею на берегу Балатона, а нынче она сама назначила ему свидание в озере, сказала: «К десяти часам буду». Он заторопился к пляжу.

Прелестница уже плескалась в воде. Широкополая соломенная шляпа отбрасывала желтый отсвет на ее пикантное от летних веснушек лицо. Она приветствовала его превосходительство улыбкой. Его превосходительство помахал ей в ответ букетиком цветов. Торопливо раздевшись, все так же сжимая в руке свой букет, он вышел из кабины в черном купальном трико.

Все было продумано заранее: этот букет он поднесет ей прямо в воде, лихо, молодо подплывет и положит перед ней на волну, словно озеро — ваза для ее цветов. Идея ему нравилась: шутка смягчала романтичность признания. Возле душа он повстречался с приятелями, коротко поболтал с ними и уже готов был войти в озеро. Тут и случилась беда.

Оборвалась бретелька. Он схватился за пуговицу, но она укатилась, уже не новое мокрое купальное трико спустилось, обнажая голую грудь. Рядом на скамейке сидел учитель плавания. Возле него лежал синий купальный костюм.

— Вы не дадите мне это? — обратился его превосходительство к учителю плавания, указывая на костюм.

— Это? — спросил наставник и бросил взгляд сперва на костюм, потом на клиента.

Его превосходительство положил букет на скамью и уже хотел взять костюм. Однако учитель плавания покачал головой.

— Это на вас не налезет.

— То есть как?

— Да так, из-за живота.

— Из-за какого живота?

— Из-за живота вашего превосходительства.

— Что вы болтаете! — возмутился его превосходительство и поправил пенсне, блеснувшее на солнечном свете резко и строго.

До сих пор диалог шел тихо, спокойно. Однако купальщики и те, что загорали на солнышке, уже что-то заподозрили и мигом окружили спорщиков, сгорая от любопытства. Многие, не выходя из воды, подплыли ближе, чтобы лучше слышать.

— Вы, видно, спятили! — закричал его превосходительство на приветливого, все еще улыбающегося учителя плавания, который лишь покачал остриженной под ноль, похожей на арбуз головой, мудрым своим спокойствием еще больше его раздражая. — Мне до сих пор никто не говорил ничего подобного. У меня — живот?!

— А как же, есть, — кивнул ему учитель плавания. — Есть авторитет, слава богу, — добавил он среди всеобщего оживления.

— Да вы с ума сошли, — ярился его превосходительство. — Где вы видите живот? — вопросил он и повернулся боком, чтобы учитель плавания разглядел получше. — Где он?! — А сам обеими руками похлопывал по округлому, заостренному у пупка паучьему животику, по покрытому каплуньим жирком брюшку, по мягкому, трясущемуся пузу, которое, как он его ни втягивал, лишь заметнее округлялось. — Никогда не слышал ничего подобного. Вы просто спятили!

Учитель плавания ему не ответил. Вместо него ответили те, что столпились вокруг. Одни откровенно смеялись, другие тряслись от хохота, но отворачивались, чтобы не раздражать еще больше незадачливого крикуна. Маленькие школяры, плескавшиеся в озере, прятали головы в воду, давясь от смеха. Весело было всем, кроме его превосходительства, дело, видимо, заключалось в том, что все его видели, а он себя — нет.

Его превосходительство озирался, ища союзников. Но, никого не найдя, бросил еще один сверкающий взгляд на учителя плавания:

— Вы спятили, спятили! — повторил он, потом резко повернулся, бросился в свою кабинку и поспешно, кое-как оделся. Он был уже довольно далеко от купален, когда его нагнал, задыхаясь, мальчонка. С букетом в руке. Однако его превосходительство букета не взял. В гостинице он расплатился, упаковал вещи и немедля укатил на станцию.