Дежё Костолани - Избранное

— Ну как, прочитали? — начала она атаку, скромно и в то же время насмешливо улыбаясь.

— Прочитал, — ответил я с бравым видом, строго и почти грубо.

— Тогда скажите мне, что вы об этом думаете. Только подробно и честно. Никаких комплиментов. Меня интересует ваше истинное мнение.

Она подняла к глазам золотую лорнетку и неотрывно смотрела на меня.

— Хорошо, — все так же строго сказал я.

Мы медленно двигались по аллее. Мои друзья позади болтали меж собою. У них и мысли не было, какая смертельная опасность нависла надо мною в этот миг. Я косил глазами назад, ожидая помощи, как плохой студент, который не выучил урока и ждет подсказки.

Но помощь не приходила. Я должен был спасать себя сам. Писательница полонила меня.

— Значит, так, — начал я и сделал глубокий вдох, словно избыток нахлынувших мыслей мешал мне говорить. Затем я склонил голову и помолчал, как бы силясь упорядочить свои впечатления.

Она ждала.

Что было делать?

Конечно, я мог сказать, что ее новый роман — шедевр и далеко превзошел все предыдущее. Против этого — я знал по опыту — мало кто из пишущей братии станет протестовать. Но поскольку совесть моя и без того была нечиста и казнила меня — ведь я нагло солгал, будто прочел ее рукопись, поскольку я чувствовал себя последним проходимцем и авантюристом международного масштаба, объявленного в розыске, я вдруг решил загладить свой легкомысленный поступок. На меня накатила необъяснимая блажь, и из любви к истине я, кидаясь из огня в полымя, заявил:

— Есть недостатки, сударыня, — я выдержал паузу. — Да, значительные, серьезные недостатки.

— Неужели? — удивленно засмеялась она и опустила лорнетку. — Знаете, это уже интересно. Может быть, в сюжете?

— О, напротив, сюжет увлекательный, закругленный. Сюжет выпуклый, — и я руками показал, какой он выпуклый.

— Я догадываюсь, в чем дело, — нервно прервала она. — Вам не нравится развязка, конец.

— Ничего подобного. Развязка безупречна, — запротестовал я. — Иначе кончить просто нельзя. Ошибка не здесь.

— Где же?

— Примерно в середине, — нерешительно сказал я и бросил на нее умоляющий взгляд.

— Это когда у Марицы находят церковное свидетельство и выясняется, что ребенок незаконный?

— Нет. Это драматично и оправданно. Ошибка раньше.

— Когда Марица выступает на благотворительном вечере среди бенгальских огней в роли ангелочка, помните, и граф Казмер в нее влюбляется?

— Незабываемый эпизод. Марица, маленькая Марица, с белыми крылышками, в фейерверке бенгальских огней, бледная, наивная, с молитвенно сложенными ручками — это бесконечно трогательно. И то, что именно там и именно тогда в графе Казмере проснулась любовь, — так остроумно, оригинально, смело и, что главное, психологически обоснованно. Ошибка раньше, сударыня.

— Ну конечно. Когда она танцует на балу, устроенном в честь Анны? С бароном Отто Болтаи?

— Вот именно, вы сами все понимаете, — воскликнул я, проявив педагогический такт, и развел руками. — Именно здесь. Это самое место я и имел в виду.

Я перевел дыхание. Теперь я не блуждал более в беспросветном мраке. Из ничего, из сумрачной пустоты, где до сих пор клубились рыхлые туманности, понемногу возник целый мир, в нем было уже свое солнце — Марица, была луна — граф Казмер с его романтической, чарующей любовью, а также полярная звезда — барон Отто Болтаи.

Мы молча шагали рядом. Я думал о своей нелегкой доле, о ловушках и западнях, которые подстерегали меня в ближайшие пять минут, она же, очевидно, думала о неугасимой любви барона Отто Болтаи.

— Любопытно, — сказала она, — я и сама чувствовала, когда писала, что Болтаи не должен был еще так решительно объясняться.

— Почему же? — задиристо возразил я. — В конце концов Болтаи, — я ломал голову, что же это за птица, Болтаи. — Болтаи, — сказал я решительно и безапелляционно, — человек, Болтаи мужчина, Болтаи настоящий мужчина.

— Вы правы, — согласилась она. — И потом Болтаи тогда не знал, что Марица найденыш, бедная сиротка, которую подобрали на улице, словно замерзшего воробышка, и он не знал еще, кто такой граф Казмер.

— Разумеется, — кивнул я, и мне самому стало интересно, кто же такой этот граф Казмер. — Ошибка в том, что Болтаи, по-моему, выписан здесь не совсем верно, как-то чересчур.

— Может быть, — сказала писательница и остановилась, глядя мне прямо в глаза. — Но скажите, дорогой Эшти, как бы вы сами поступили на месте барона Отто Болтаи?

— Я? — спросил я и пожал плечами.

По аллее быстро проносились автомобили с отдыхающими — было воскресенье. У меня мелькнула надежда, что вот сейчас один из них собьет ее и избавит меня от мучительной необходимости отвечать. Но надежда меня обманула. Пришлось продолжить:

— Так или иначе, я подождал бы развития событий.

— Но ведь потом уже Марица получила сказочное наследство, — возразила она.

— Вот видите, — сказал я, — тут бы вам и показать Болтаи в истинном свете.

— Но ведь Болтаи к тому времени уже не было в живых, — отчаянно взвизгнула она. — Граф Казмер убил его на дуэли!

— Знаю, — снисходительно кивнул я. — Но в душе Марицы следовало разбудить его незабываемый образ. Я ведь выразился фигурально.

Тут я перевел дух, как человек, который после рискованного прыжка через глубокую пропасть вдруг испугался собственной смелости. Надо было отступить. Если поначалу я был чрезмерно робок и боязлив, то понемногу совсем обнаглел и, позабыв об осторожности, так вознесся над всеми смертными — живыми и мертвыми, что даже стал их путать. Мое бесстыдство дошло до того, что барона Отто Болтаи я начал кратко и фамильярно звать Отто, а графа Казмера просто Казмером. Как видно, я поторопился. Не в пример Архимеду, одной-двух точек опоры мне оказалось мало, чтобы столкнуть писательницу с моей орбиты. Непроницаемый, таинственный туман все еще скрывал от меня план и фабулу романа, его героев и их характеры. Я дал ей выговориться.

Она говорила четверть часа без умолку. С кипучим жаром, столь характерным для писателей, когда они заводят речь о своей работе, она разъяснила мне направление романа, суть поднятых в нем вопросов общественного и психологического свойства, основную идею его и мораль, живописала внешность и душевный мир Марицы, графа Казмера и Болтаи, дословно, иной раз в лицах, воспроизвела их диалоги, затем перешла к предпосылкам и следствиям, второстепенным персонажам, познакомила еще с дюжиной графов и баронов, представила мне одного благородного герцога, потом преданного камердинера и, наконец, выдала-таки название романа. Назывался он «Последняя любовь Марицы».

Вот тогда-то я вышел на сцену. Выведав все ее секреты, я заговорил и, нахально пользуясь приобретенной осведомленностью, стал анализировать роман, на что-то ссылался, на что-то указывал, доказывал и развивал, опровергал, сравнивал и подвергал разбору, одобрял или осуждал, перефразируя ее же слова. И с таким знанием дела, что даже удивил ее.