Дежё Костолани - Избранное

Что купить им теперь? Решить было трудно.

Собственно говоря, не так уж и много на свете вещей, которыми можно людей порадовать. И он решил было снова подарить им сервиз или портсигар, в конце концов, иметь еще одну такую вещь в доме не помешает, но, поразмыслив, от этой идеи отказался.

За несколько дней до праздников учитель отправился в Будапешт. Ходил из магазина в магазин в поисках подходящего подарка, но безуспешно. Продавцы предлагали ему то одно, то другое, теребили его, обхаживали, снисходительно улыбались, он же, тощий, как кочерга, со стриженными лесенкой зачесанными назад волосами, задумчиво стоял средь изобилия товаров, не решаясь ни на чем остановиться, потом извинялся и шел себе дальше. Так и бродил он по городу в полной растерянности.

В канун праздника, под вечер, когда учитель, разглядывая витрины, плелся по проспекту Ракоци, дородный детина в зимнем пальто, «охотившийся» на улице за покупателями, заметил щуплого нерешительного человека, по виду явно с периферии — и вежливо, но энергично втолкнул его в магазин.

Там ему показали гипсового ангела.

— Что за чудо! — с невольным восторгом воскликнул учитель.

И нацепил пенсне, чтобы как следует разглядеть скульптуру.

Ангел был большой, размером с десятилетнего ребенка; молитвенно сложив ладони и возведя глаза к небу, он улыбался так сладко, точно вылеплен был не из гипса, а из сахара.

Учитель, сморщив узкий лоб, улыбнулся ему в ответ. Владелец магазина и служащие тоже заулыбались, довольные, что гипсовый ангел, которого так долго не удавалось сбыть с рук, и учитель наконец-то нашли друг друга.

За ангела запросили двадцать пять пенгё.

— Не много ли? — усомнился учитель.

Хозяин и служащие бурно запротестовали.

Покупку стали было заворачивать, чтобы отправить к нему на квартиру. Но учитель поспешно расплатился — все неприятные процедуры он предпочитал совершать побыстрее — и, не испытывая доверия к будапештцам, решил нести ангела сам. Прижав скульптуру к груди, чтобы, упаси бог, не разбить ее, он, спотыкаясь, семенил по людным улицам. Но все обошлось благополучно. В гостинице он развернул покупку, поставил на пол и принялся ее разглядывать при свете тусклой лампочки.

Гипсовый ангел улыбался все той же приторно-сладкой, противной улыбкой и вместе с тем источал какую-то безысходную грусть, подобно всем безвкусным поделкам, претендующим на сходство с произведениями мастеров.

Лицо учителя омрачилось. Он испугался, что переплатил, что его надули, да и шурину с сестрой подарок может не понравиться, им некуда будет даже поставить его, ведь в квартире и так полно безделушек, к тому же в прошлом году они уже купили скульптуру, правда, маленькую в сравнении с этой и вовсе не ангела, а какую-то старую стряпуху.

Пока что он набросил на ангела покрывало, чтобы не видеть его.

Такой уж был у него принцип. Не думать о том, что неприятно. Он и о жизни своей не слишком задумывался, просто вставал и ложился, работал и отдыхал — так и жил. Как-то летом, когда на подбородке у него вскочил прыщик, он целыми неделями не гляделся в зеркало и свято был убежден: единственно оттого и прошел этот прыщик, что он не обращал на него никакого внимания.

Но гипсовый ангел не давал ему покоя. Учитель то сдергивал с него покрывало, то снова набрасывал. Фигура то нравилась ему, то не нравилась. Даже ночью проснулся он, чтобы взглянуть на ангела. И опять он ему не понравился. Но утром засияло солнце и ангел показался учителю симпатичным.

«Не улыбайся он, — сам с собой рассуждал учитель, — то, конечно, не стоил бы таких денег. Но он улыбается, да славно как!»

На том и успокоился.

Вечером под рождество он принес ангела к родственникам и потихоньку, так что никто и не заметил, поставил его у елки.

Обнаружив подарок, сестра с шурином несколько оторопели, но виду не показали.

— Как мило с твоей стороны, спасибо, большое спасибо, — благодарили они, — Право, незачем было так тратиться.

— Нравится? — спросил учитель.

— Очень симпатичный, — уверяли они его, стараясь не глядеть на скульптуру, затмившую своей аляповатостью веселый блеск рождественских свечей.

— Мне нравится, — смущенно сказал учитель, — что он так славно улыбается.

За ужином он был мрачнее тучи. Вокруг сияли огни, жаркий аромат пончиков сливался в объятиях с запахом хвои и плавящегося воска, в стаканах играли сверкающие топазом и рубином вина, но он весь вечер задумчиво молчал и пил рюмку за рюмкой. Разглядывая галстук шурина, учитель размышлял о том, что он такого себе ни за что бы не выбрал, что все его вещи ему не идут. А переведя взгляд на мебель, подумал: вот ведь чудна́я какая, а при этом изящная. И почему — непонятно.

К полуночи, когда стол был убран и они перешли в комнату, где стояла елка, а рядом с нею гипсовый ангел, у опьяневшего учителя развязался язык.

— Вот что, шурин, — задиристо начал он. — Давай поговорим начистоту. Зачем кривить душой? Я ведь чувствую, что ты меня презираешь. Ясное дело, презираешь, и сестрица тоже.

Шурин пытался возразить, но учитель оборвал его.

— Молчи! — продолжал он, повысив голос. — Вот мы поужинали. Ладно. Ужин был хоть куда. Пришел я к вам — ты меня обнял, и вообще вы меня привечаете, на руках носите. А вот мы пиво за ужином пили — где мой сервиз? Не помнишь небось? В позапрошлом году подарил я вам пивной сервиз, кувшин и кружки, с надписью золотыми буквами: «На добрую память». Так где он? В буфете не видно. На помойку выбросили?! А сигаретами ты меня угощал тоже ведь не из того портсигара, что я тебе подарил! Гнушаешься им? Признавайся, гнушаешься?

— Ты пьян, — сказал шурин.

— Нет, не пьян! — закричал учитель. — Я которую ночь не сплю — чувствую, что вы меня не выносите, да, не выносите, да только за что, не пойму. Что я вам сделал? Чем подарки мои вам нехороши? Вы и над этим вот насмехались. Не отпирайся, вы насмехались над ним. Вот возьму и расколочу сейчас этого ангела, бедного милого ангелочка, который пришел вам сказать, что я люблю вас…

Он и в самом деле встал, пошатнувшись шагнул к гипсовому ангелу и замахнулся обеими руками, намереваясь разбить его вдребезги. Но сестра удержала его.

— Ты пьян, — повторил шурин, — пьян.

— Нет, не пьян! — взвизгнул учитель и разрыдался. — Больно мне, вот здесь больно, — ткнул он себя в грудь. — Вот куда вы мне наплевали!

Его отпаивали водой, кофе. Наконец он немного отрезвел и притих. Сестра с шурином отвезли его на извозчике в гостиницу и уложили в постель. Он обещал наутро зайти к ним, но уже на рассвете сел в поезд и уехал к себе на хутор.

Через несколько дней от учителя пришло письмо, в котором он извинялся за «рождественский скандал», оправдывался, писал, что ему ужасно неприятно.