Дежё Костолани - Избранное

— Спокойной ночи, — сказал импресарио и лег на другую кровать.

— Спокойной ночи.

Маленькому музыканту не спалось. Он разглядывал в темноте свои ручки, болевшие от игры на скрипке. Последнее время он не чувствовал прежней уверенности. Особенно после встречи с берлинским вундеркиндом, мальчиком лет семи, не больше, который лучше, чем он, исполнил арию Баха. Его вытесняло напористое молодое поколение и пугало мрачное будущее. Он казался себе дряхлым старичком. И так боялся этих малышей, наглых бездарностей, что никак не мог заснуть, а теперь его раздражало еще, что за ним ходят по пятам, прислушиваются к каждому вздоху, доктор выбирает ему кушанья… А между тем время идет. Через год ему будет уже девять, потом десять и придется расстаться с короткими штанишками. Мальчику захотелось есть. Голод он считал еще большим бедствием, чем старость. Съесть бы сейчас что-нибудь. Но не розовое мясо в сухарях и не отвратительные овощные блюда, содержащие фосфор, полезные и питательные, а вопреки врачебному предписанию что-нибудь этакое, засоряющее желудок, например варенье, целое ведро желтого абрикосового варенья, от которого разболится живот и можно будет неделю валяться в постели.

Утром его разбудил доктор, которому нажаловался импресарио. Он долго простукивал маленькое тельце, смотрел горло, язык.

— Мальчик здоров, — сказал он. — Однако вид у него вялый. Рекомендую двухчасовую прогулку на свежем воздухе, где-нибудь в парке. Побольше воздуха.

Доктор прописал ему солнечный чистый воздух как некое золотисто-голубое лекарство.

В парке, где маленький музыкант гулял с импресарио, весна танцевала пляску ведьм. Вокруг мраморной статуи ученого старца колыхались темные листья, пестрели цветы, а кусты сирени насыщали воздух горьковатым лиловым ароматом. Не только земля была пестрой. И на небе трепетали разноцветные пятна — воздушные шары, цветы весны — и весь небосвод казался движущимся чудо-садом с толстощекими легкими шарами, где растут кроваво-красные цветы с причудливыми чашечками, зеленые яблоки и желтые дыни. А внизу, на земле, стояли мальчики и девочки, прогуливая на ниточках воздушные шарики.

Вундеркинд не сводил глаз с детей. Сроду не видел он таких веселых крошечных человечков. И знал только похожих на себя бледных артистов из театра и кабаре: восьмилетнего араба, который, не глядя на доску, играл в шахматы, русского акробата, нескольких французских и немецких скрипачей, выражавших ему свое восхищение в изысканно вежливых словах. Широко раскрытыми глазами смотрел маленький музыкант на веселых, счастливых шалунов.

— Пойдемте отсюда, — сказал импресарио.

Только они поднялись со скамейки, как сверху опустился блеклый воздушный шар и кротко, как голубь, сел на плечо вундеркинда.

В другом конце парка к ногам его подкатился волчок.

Возле фонтана на руку ему упал обруч, а когда они опять присели на скамью, на колени мальчику шлепнулся мяч.

Импресарио посмотрел на часы:

— Уже поздно.

Но маленький скрипач не хотел уходить. С болезненно жадной страстью наблюдал он эту странную, неведомую ему жизнь. Какой-то мальчуган приспособил обрывок шпагата как постромки, закинул его на шею своему товарищу и размахивал кнутом — веткой сирени.

— Что они делают? — удивленно спросил вундеркинд.

— Один — кучер, а другой — лошадь. Глупые дети увлечены наивной игрой. Потешно, не правда ли? — засмеялся импресарио.

Но вундеркинд не смеялся.

Молча шел он в гостиницу и все оглядывался, смотрел сквозь решетку парка. В номере его ждал учитель. Надо было сыграть этюды, повторить престиссимо в бетховенской сонате, почти совсем забытое во время долгого морского путешествия.

— Никуда не годится, — сердито сказал маэстро.

— Быстрей, еще быстрей! — гневно подгонял он. — Так нельзя выступать перед публикой.

Три часа длились занятия. Старый музыкант с его подавляющей волей дрессировал маленького скрипача, как цирковую лошадь.

— Еще, еще!

Анемичные пальчики бегали по струнам, смычок летал — состязание было выиграно.

— Браво, — рукоплескал учитель.

Часов в семь он расстался с мальчиком.

— Разрешите мне выпить немного черного кофе, — обратился вундеркинд к импресарио. — Я устал.

Он принялся не спеша готовиться к концерту. Надел бархатный костюмчик, кружевной воротник, в рукава рубашки вдел алмазные запонки, волосы искусно взбил, щеки чуть подрумянил.

Но вдруг почувствовал смертельную усталость.

Голова закружилась, и он прислонился к стене. Страшно хотелось спать, крепко уснуть.

В номер еще раз заглянул импресарио и, убедившись, что все в порядке, поехал в концертный зал, куда уже начала стекаться публика.

Вундеркинд стоял посреди комнаты, держа в руках скрипку.

Он открыл дверь. В коридоре ни души. Тогда он бросился бежать вверх по лестнице и остановился лишь на шестом этаже.

Мальчик очутился в узком коридорчике, где уже не было лакеев.

Перед ним — пустая комната с разворошенными кроватями, дверь настежь: гости, как видно, только что уехали.

На цыпочках проскальзывает он туда.

Запирает дверь на ключ, потом на задвижку. Переведя дух, садится на стул. И чувствует себя бесконечно счастливым.

Он достает золотые часики, украшенные брильянтами, подарок английского миллиардера.

Половина девятого.

Концерт, наверно, уже начался.

Маленький музыкант весело смеется. Он выжидает еще час. А потом начинает хохотать так, что валится ничком на пол.

Всю ночь его будут искать и ни за что не найдут.

Он вспоминает двух мальчиков, игравших в лошадки. Ему тоже хочется поиграть.

Но у него нет веревки. Нет ничего, кроме скрипки.

Он вынимает скрипку из футляра, отрывает струны. Сначала струну «соль», которая пискнула жалобно, как человек, затем остальные и, мгновенно связав их, закидывает на спинку стула.

А кнут? Вундеркинд разрезает смычок ножом; развевается конский волос; все готово, можно отправляться в путь.

Сначала лошадь слегка всхрапывает, но потом, покорившись, бежит, неудержимо несется галопом.

— Н-но! — время от времени подгоняет ее мальчик.

1913

Перевод Н. Подземской.

— Мама, кто это?

Мы с мамой стояли в холодной комнате перед полочкой с фотографиями. Мама взяла в руки чей-то портрет.

— Это, мой мальчик, бедная, бедная Амалия, — тихо сказала она.

— А почему она никогда к нам не приходит?

— Она умерла, мой мальчик.

— От дифтерита?

— Нет, мой мальчик. Простудилась в прошлом году на масленицу, на вокальном вечере. После танца выпила холодной воды с малиновым сиропом. На рассвете стала кашлять, а на другой день в полдень угасла. Бедняжке было девятнадцать лет.