Исаак Башевис-Зингер - Пена

Циреле то краснела, то бледнела. В глазах мелькали страх и растерянность, она будто хотела что-то сказать, но сдерживалась. Сначала правой, потом левой рукой она поправила прическу. Руки у нее были маленькие и белые, как у ее отца.

— Пожалуйста… Вдруг услышит кто-нибудь…

— В котором часу встречаемся? — Макс уже не сомневался, что она придет.

— В четыре? — неуверенно спросила Циреле.

— Значит, в четыре.

— У гостиницы «Бристоль»?

— Да.

— Может, лучше напротив?

— Хорошо, напротив.

— Я приду, но… Мне потом домой надо… Дрожки — это не годится, здесь дрожки берут, только если багаж какой… Хотя меня все равно оговорят… Еще как, вы и представить себе не можете… Меня заставляли, против моей воли… А я только посмотрела, и… Уж лучше умереть! Раз, и все…

— Да, понимаю…

— Вам уже рассказали?

— Да… Нет… Я у Хаима Кавярника завтракал…

— Ой, только не рассказывайте никому! Если кто-нибудь узнает, такие пересуды пойдут, что…

— Кому я расскажу, я тут никого не знаю. Хочешь, поговорю с твоими родителями?

— Они ни за что… — Циреле осеклась.

— Хорошо, никто ничего не узнает. У родителей для тебя приданого нет, а любого ешиботника еще содержать надо, кормить, поить. Я давно отсюда, но помню. Что тут делать-то? Разве только лавчонку открыть. У кого голова и руки на месте, все в Америку бегут… Здесь погром был?

— Погром? Нет. Но в людей стреляли… Тут, в нашем дворе, парень один был, Вова. У него мать вдова. Пошел на демонстрацию и больше не вернулся, погиб…

— Ты его любила?

— Нет, но…

— Ладно, мне пора. Не забудь: в четыре у гостиницы «Бристоль».

— Да, в четыре.

Макс уже хотел попрощаться, но тут распахнулась дверь, и из соседней комнаты, той, где была устроена молельня, выскочил мальчишка с рыжими пейсами. Ему будто не терпелось что-то сообщить, но, увидев гостя, он резко остановился.

— Это он со мной говорил, — указал он на Макса пальцем, — когда я на балконе стоял!

За годы, прожитые за границей, Макс позабыл, как одеваются в Польше еврейские дети. На голове у мальчишки изрядно потертый бархатный картуз набекрень. Лицо, такое же бледное, как у сестры, чем-то перемазано. Халатик расстегнут, единственная пуговица болтается на нитке. Латаные-перелатаные сапоги каши просят. Арбеканфес сбился на сторону, цицес — одна выше, другая ниже.

Под пристальным взглядом Макса мальчик смутился и попытался заправить в штаны вылезшую рубашку.

— Посмотри, на кого ты похож! — вскочила с места Циреле. — Только чистую рубашку надели, а он уже ее изгваздал. — Она повернулась к Максу. — Будто в грязи повалялся…

— Ну, бывает, ребенок есть ребенок, — отозвался Макс. — Как, ты сказал, тебя зовут?

— Ичеле.

— Ичеле, значит? В хедер ходишь?

— Сегодня не ходил.

— И что изучаешь, Пятикнижие?

— Пятикнижие, Раши [29] Раши (акроним словосочетания «рабейну Шлоймо Ицхоки» — «наш учитель Шлоймо сын Ицхока», 1040, Труа, Франция — 1105, там же) — величайший комментатор Торы и Талмуда. , Талмуд.

— Какую главу на этой неделе учат?

— «Шлах» [30] «Пошли» ( др.-евр. ). Четвертая недельная глава книги Чисел. .

Макс немного помолчал. Он тоже когда-то учил Тору, но все позабыл. Слово «Шлах» о чем-то напомнило. «Обязательно съезжу в Рашков!» — решил он.

— Ичеле, тебе деньги не нужны?

Мальчик смущенно улыбнулся.

— Нужны…

— Вот, держи сорок грошей.

Ичеле протянул руку. Циреле нахмурила брови.

— Не давайте ему ничего! Зачем ему деньги? Сладостей накупит, а потом у него глисты заведутся…

— Ничего у меня не заведется…

— Бери, бери. Покупай что хочешь. Только маме не говори, ладно?

— Хорошо.

— И что кто-то приходил, тоже не говори. Ну, иди, купи себе что-нибудь. Меня Макс зовут.

— Макс? Это не еврейское имя.

— У меня настоящее имя Мордхе, но в Америке из Мордхе получился Макс.

— Ты в Америке живешь?

— Что еще за «ты»? — прикрикнула Циреле. — Взрослым говорят «вы»!

— Я забыл.

— Ничего страшного. Можешь обращаться ко мне на «ты». Циреле, и вы тоже. Мне так хорошо с вами! Еще вчера, как только к вам пришел, почувствовал себя, будто к родителям в дом вернулся, царство им небесное. Я тоже в хедер ходил, ребе у меня был, Шепселе Банак. Даже не знаю, его и правда так звали или это прозвище такое. В Рашкове всем прозвища давали: Береле Коза, Файвеле Шелудивый, Гершеле Кугель. Одного звали Зайнвеле Кишкоед… Ичеле, а что ты на эти деньги купишь?

— Пока не знаю.

— Ясное дело, все на конфеты потратит. Ужасный сладкоежка! А от сладкого, между прочим, зубы портятся.

— Не собираюсь я конфеты покупать!

— Нет? А что же тогда?

— Талмуд, «Бово мецийо» [31] «Бово мецийо» («Средние врата») — трактат Талмуда, рассматривающий законы имущественных отношений. . У нас в хедере один Талмуд на двоих. Сосед к себе книгу тянет — мне ничего не видно. Потом ребе спрашивает, а я ничего не запомнил. А ребе орет…

— Разве на двугривенный том Талмуда купишь?

— Маленький такой Талмудик…

— Ну, вот тебе еще сорок грошей. Купишь себе чего-нибудь вкусненького.

— Не надо, это много. — Ичеле протянул ладошку.

— Ей-богу, вы ему здоровье испортите, — проворчала Циреле.

— Ничего, один разок-то можно, не повредит. Купишь Талмуд, а на остальные, как говорится, гульнешь. Только никому не рассказывай, что я тут был. Обещаешь?

— Обещаю.

— А если сдержишь слово, я тебе еще денег дам. Ну, я пошел!

Макс повернулся и только тут заметил, что в дверях стоит женщина, не ребецн, а какая-то еврейка с курицей в руках, наверно, торговка с рынка. Напоследок Макс еще раз посмотрел на Циреле. Стоя посреди комнаты, она проводила его взглядом и кивнула.

«Итак, жизнь снова обрела смысл», — подумал Макс. Пустота, которая мучила его со смерти Артуро, наконец отступила.

Выйдя за ворота, он повернул налево: «И что дальше? Я же не вдовец, Рашель-то жива пока…»

Макс не спеша двинулся в сторону Гнойной.

— Ну, будь что будет! — сказал он вслух. — Утопающий хватается за соломинку…

Моросил дождь, извозчик поднял тент. Макс обнимал и целовал Циреле, а она дрожала, как испуганная лань. Пыталась его оттолкнуть, тяжело дышала, ее лицо горело. Впервые после смерти Артуро Макса охватило желание, неодолимое, безумное, как в молодости.

— Я люблю тебя, люблю! — повторял он. — Мы поженимся… Ты станешь матерью моих детей!..

Ее сердце билось так сильно, что Максу даже было страшно. «Разведусь с Рашелью, — думал он, — и уедем с Циреле в Африку, на край света!»

Подкатили к Гнойной, и Макс приказал извозчику остановиться. Циреле не хотела, чтобы кто-нибудь увидел, как она подъезжает к дому на дрожках. Макс обещал, что привезет ее к девяти, но было уже четверть десятого. Дождь перестал. Мокрая мостовая сверкала каждым булыжником, отражая газовые фонари. Дул прохладный ветерок.