Исаак Башевис-Зингер - Пена

— Нет.

— А мама?

— Тоже нет.

— А кто дома?

— Сестра.

Макс вздрогнул: «Поднимусь! А что такого? Если она меня выставит, мир не рухнет». Он вошел в ворота.

«Что я, влюбился, что ли?» — спросил он себя. Нет, это не любовь. Это упрямство, желание пробить головой стену. Он приехал в Польшу что-то изменить. Если не сможет здесь выбраться из трясины, то и возвращаться незачем… Макс подумал, что он — как игрок, который поставил на карту все свое состояние…

Макс постучался, но ему не открыли. Тогда он нажал ручку, и дверь распахнулась. Макс сразу увидел Циреле. Она сидела на железной кровати (наверно, на той, на которой спала) и читала еврейскую газету.

Макс увидел Циреле против солнца, поэтому не сразу смог оценить ее красоту. В ее каштановых волосах проглядывал рыжеватый оттенок, лицо — очень бледное, но на щеках играл яркий румянец. Такие румяные щеки бывают или у больных чахоткой, или у девушек, совсем недавно снявших детские туфельки. Она выглядела моложе, чем вчера вечером. Когда она увидела Макса, на ее губах показалась улыбка, нежная и очень женственная. 15 глазах вспыхнула радость, но тут же взгляд опять стал серьезным.

Циреле слегка отодвинулась назад. Поверх платья на ней был черный репсовый фартук, как у школьницы.

— Не пугайтесь, Циреле, — сказал Макс, — я вам ничего плохого не сделаю. Был тут в кондитерской у этого, как его, Хаима Кавярника, а потом на балконе вашего братишку заметил. Вы с ним похожи как две капли воды.

Циреле опустила газету на колени.

— Он сегодня в хедер не пошел, праздник сегодня.

— Что за праздник?

— То ли у царского дядьки день рождения, то ли еще у какого-то дармоеда. Он в кошерный хедер ходит, но по гойским праздникам там не учатся…

Макс почти не понимал слов, он слышал только ее голос. В нем звучала легкая хрипотца, такая же, как у раввина, но, несмотря на это, он звенел как колокольчик.

Циреле чуть оттопырила губки. Зубы у нее были просто ослепительной белизны.

«Свежая, как горячая булка, — думал Макс. — Очень привлекательная девушка…»

Он испытывал нестерпимое желание подойти, заключить ее в объятия и прижать к себе что есть силы, унести куда-нибудь, где будут только они вдвоем, и там насытиться ее телом, упиться ее соком. Но он понимал, что надо держать себя в руках. Она дочь святого человека, и ее братишка дома. Он сказал:

— Я хочу с вами поговорить, если вы не против.

— Мамы сейчас нет, мне скоро надо обед готовить.

— Может, со мной пообедаете? Отведу вас в кошерную — как это сказать? — ресторацию. Там и побеседуем.

— О чем? Я бы пошла, но как я с вами на улице покажусь? Здесь как в маленьком местечке, даже еще хуже. Все знают, что у кого в горшке варится. Моя мама… — Циреле осеклась и глянула на него искоса, с любопытством, чуть-чуть испуганно. — У меня деньги остались, которые мне вчера на сдачу дали, — продолжила она. — Если хотите…

Она наклонилась, будто собралась достать деньги из чулка. Макс посмотрел на нее с изумлением.

— Нет-нет, что вы. Наоборот, я вам еще дам. А что, если нам сегодня где-нибудь встретиться? Как называется тот сад, куда евреев не пускают?

— Саксонский сад? Пускают, но только в короткой одежде. А девушка в шляпе должна быть.

— Да, можно там.

— У меня нет шляпы. Отец…

— Я вам куплю шляпу.

Теперь Циреле посмотрела на него с подозрением.

— А что люди скажут? Дочь раввина! Отца из Варшавы прогонят.

Вдруг она улыбнулась и подмигнула ему. Макс подошел ближе.

— Хотите сказать, его весь город знает? Выйдите на Маршалковскую, там никто понятия не имеет, кто вы. Зайдем в магазин, купим вам шляпу, самую красивую в Варшаве. А потом сядем в дрожки да поедем…

— Поедем? Куда? — спросила Циреле тоном маленькой девочки, которой обещают недетские удовольствия.

— В Саксонский сад или по Новому Миру прокатимся. Или по этой улице, забыл, как называется. Что-то с Иерусалимом связано.

— Иерусалимские аллеи?

— Да.

— Но мне надо обед приготовить. Мама в двенадцатый дом пошла, у нее там подруга. Благочестивые беседы ведут. А в два мы обедаем. Мойше, мой брат, вернется из хедера, и…

— Давайте после обеда встретимся.

— Где? Когда я ухожу из дома, должна сказать куда. Мама у меня очень нервная, если переволнуется, у нее судороги начнутся. Бывает, всего на часик отлучусь, так и то надо за каждый шаг отчитаться. А иначе…

— В такой прекрасный день никому не возбраняется немного прогуляться, даже дочери раввина. Буду ждать вас у гостиницы «Бристоль». Возьмем дрожки, никто ничего не заподозрит, может, вы моя дочка. Шляпу вам купим, туфли и все остальное, что еще нужно. Погуляем немного, а потом на дрожках домой вернетесь. А может, в театр хотите сходить или в оперу? Я билеты возьму в первый ряд…

Циреле провела кончиком языка по верхней губе.

— Если в театр, я только в двенадцать ночи вернусь. Дома подумают, меня похитили или еще что-нибудь в этом роде. Мама от страху помрет, а отец…

— Ну, необязательно в театр, можно в кондитерской посидеть или на ту сторону поехать через Пражский мост. Знаете, я вчера слышал, как вы рассуждаете. Сразу видно, вы девушка непростая, разбираетесь в жизни. А ваши родители — фанатики. Хотят вас за какого-нибудь дурачка выдать, голову вам обрить. Напялят на вас шелковый парик, и будет у вас полон дом чумазых детей…

Циреле посерьезнела.

— Да, вы правы, но…

— Что «но»? После обеда приходите в «Бристоль». Если боитесь ко мне наверх подниматься, я вас внизу буду ждать, на улице. Я человек небедный, деньги у меня есть. Жена умерла. Как говорится, сам себе хозяин. Хотел бы кого-нибудь осчастливить, да вот некого…

Макса несло. Он и сам не понимал, то ли он пытается совратить девушку, дочь «святого человека», то ли и правда уже решил связать с ней свою судьбу. Берлинское светило, великий психиатр, знающий идиш, сказал Максу, что в его положении лучшее средство — влюбиться в кого-нибудь по-настоящему. После смерти Артуро любовь к Рашели прошла. Время, когда Макс ухлестывал за каждой юбкой, давно миновало. «С ней я опять стану мужчиной», — думал Макс. Не то чтобы он был в этом уверен, но пытался внушить себе, что так и произойдет.

Циреле нерешительно опустила газету на колени.

— Боюсь, кто-нибудь увидит.

— Да никто вас не увидит.

— А куда я шляпу дену, когда домой вернусь? Спросят, откуда она у меня.

— Я поговорю с твоими родителями. Скажу, что жениться на тебе хочу. — В Макса будто бес вселился.

Циреле резко повернулась к двери.

— Ой, что вы такое говорите!

— Я старше тебя на двадцать лет, — он сам не заметил, как перешел на «ты», — но я еще далеко не стар. Мы с тобой в кругосветное путешествие поедем. Учителя тебе найму. Не учителишку за двадцать копеек, а профессора, он тебя и русскому научит, и немецкому, и французскому. Я бы и сам поучился, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Деньги у меня, слава богу, есть. В Париж съездим, в Лондон, в Нью-Йорк. Ты не какая-нибудь дурочка местечковая. Я только тебя увидел, сразу понял, кто ты…