Исаак Башевис-Зингер - Пена

— Ты еще за мужиков беспокоиться будешь? Они же евреев ненавидят, погромы устраивают!

— Устраивают, потому что их черносотенцы подстрекают. Что мужики могут иметь против еврейских рабочих в Бердичеве или Кишиневе? Пуришкевич их подначивает, а они и слушаются, идут за ним, как скот. Надо, чтобы кто-нибудь рассказал им правду.

— Вот пойди и расскажи!

— И пошла бы, если бы русский знала!

Макс Барабандер изумленно смотрел на Циреле. Он никогда не слышал от девушки таких слов. Лейча сидела, открыв рот. Ее вытянутое лицо напоминало Максу овечью морду.

— Ребецн, не сердитесь на нее, — сказал он. — Ведь у нее тоже своя голова на плечах, свои мысли. Ее отец — святой человек, а яблочко от яблони, как говорится, недалеко падает. Он о Торе размышляет, и она хочет, чтобы все пришло к какой-то цели. В Америке тоже есть социалисты, но там они свободно выступают, Первого мая на демонстрацию выходят с красными флагами. Требуют, чтобы рабочий день был короче, а оплата труда выше.

— Там царя нет, а бедняки все равно есть, — сказала женщина. — Кто там печные трубы чистит, Рокфеллер, что ли?

— Откуда вы знаете про Рокфеллера?

— Знаю. Дочь каждый день газету покупает, а я тоже почитываю. Не могут все быть богатыми! — Вдруг она заговорила другим тоном: — Всевышний создал мир и заботится о нем. Иди-ка лучше посуду помой, а то засохнет, завтра оттирать придется.

— Потом помою.

— Ребецн, простите, — начал Макс, еще толком не зная, что сказать дальше. — Зашел в ресторан, услышал о святом человеке, и захотелось, как говорится, что-то сделать. Я-то сам человек небедный, но ведь деньги — это не главное в жизни. Вы не против, если я схожу куплю чего-нибудь, как говорится, чтоб заповедь выполнить? Магазины еще открыты, можно чего угодно купить: колбасы, хлеба свежего, бубликов, сардин. А может, вы от стаканчика вина не откажетесь или водки для аппетита? Скоро святой человек придет из синагоги, наверно, он тоже будет не прочь…

Женщина нахмурила брови.

— Мы люди небогатые, но, слава богу, не голодаем. Спасибо вам за доброту, но не надо.

— Тогда, может, я какое-нибудь пожертвование сделаю? На святые книги или еще на что?

— Сейчас муж придет, он…

Не успела она договорить, как на лестнице раздались тяжелые шаги. Циреле усмехнулась, опустив глаза. «Неужели ему не страшно подниматься в полной темноте?» — подумал Макс. Дверь распахнулась, и он увидел раввина. Невысокий, коренастый, раввин был одет в длинный кафтан до щиколоток, на ногах — тяжелые сапоги, на голове — изрядно поношенная шляпа. У него была ярко-рыжая борода, длинные, вьющиеся пейсы, бледное лицо, прямой нос и серые глаза.

«На одно лицо с дочкой, как две капли воды», — встав со стула, подумал Макс.

Почему-то раввин показался ему знакомым, как будто Макс его уже где-то видел. Он вошел с таким выражением лица, словно принес какую-то новость и ему не терпится ее рассказать.

Увидев гостя, раввин слегка растерялся, кажется, даже испугался немного, но это длилось лишь какое-то мгновение. Уверенность тут же вернулась к нему.

— Здравствуйте, добро пожаловать, — обратился он к Максу. — Вы еврей, меня ждете?

— Циреле, зажги свет в комнате! — приказала мать.

— Да, мама, сейчас.

Циреле поднялась и вышла в другое помещение. Макс проводил ее взглядом: небольшого росточка, стройная, с узкой талией. В одну секунду он успел рассмотреть все: изящные плечи, маленькие туфельки, невысокую грудь. Шея — белая, нежная, как у ребенка. «Очень недурна собой!» — В нем вдруг опять проснулся ловелас.

— Ребе, я из другой страны, приехал и тут услышал о вас. Хотелось бы сделать пожертвование.

— Вот оно что! Это можно. В Варшаве есть ешивы [19] Ешива, или ешибот, — еврейское религиозное училище. , святые братства, просто евреи, которым нужна помощь. Пойдемте в комнату, чего на кухне сидеть?

Раввин подал руку. Ладонь с тонкими пальцами утонула в лапище Макса Барабандера, который возвышался над раввином, как взрослый над ребенком.

Они перешли в комнату, где Циреле уже зажгла лампу-молнию. Макс увидел книжные полки на стенах и ковчег со свитками Торы, завешенный пологом. Наверху — два льва: золотые гривы, алые языки, хвосты подняты, стеклянные глаза горят неистовым священным огнем. На конторке возле окна — стопка книг и исписанные листы бумаги, посредине — стол, стул и две скамьи.

«Что это, синагога, что ли?» — удивился Макс. Он никак не ожидал, что из кухни попадет прямо в священное место. Ему стало страшно: зачем он солгал, сказавшись вдовцом?

Циреле улыбнулась:

— Вот это наша гостиная. В Америке, наверно, не так живут…

— У нас тоже синагоги есть, — ответил Макс, — но раввины живут не в них, а у себя дома.

— Это не синагога. По субботам у меня молится братство, — объяснил раввин. — Ковчег со свитками их, а книги мои.

— За жилье, наверно, много платите? — спросил Макс.

— Двадцать четыре рубля в месяц. Тут еще одна комната есть и балкон. Для Варшавы это недорого. На других улицах дороже.

— Ребе, я хотел бы сделать вам пожертвование на квартирную плату. Пятьдесят рублей.

Раввин взглянул на дочь.

— С какой стати? Не надо. Конечно, тяжело за жилье платить, но, слава богу, справляемся.

— Ваша дочь уже невеста? — Макс почувствовал себя неловко, что задал такой вопрос.

Раввин задумался, словно позабыл, есть у его дочери жених или нет.

В глазах Циреле мелькнули и насмешка, и досада, лоб вспыхнул.

— Присаживайтесь, — сказал раввин. — Еще нет. К ней сватаются, но так заведено, что родители дают приданое, а как накопить на приданое раввину с бедной улицы? Ну, ничего, всему свое время. Откуда вы, чем занимаетесь?

Циреле приблизилась к двери, но не поспешила вернуться на кухню. Стояла и ждала, вдруг отец велит принести чай или угощение. При этом она бросала на Макса взгляды, одновременно вопросительные и осуждающие, будто на что-то намекая.

«А я бы с такой не прочь… — подумал Макс. — Надо будет как-нибудь пригласить ее на свидание».

Раввин осторожно опустился на стул, и Макс заметил, что на сиденье положена подушка, обтянутая черной клеенкой.

— Я живу в Аргентине, — сказал он, — но весь мир объездил: Лондон, Нью-Йорк, Париж, Берлин. А занимаюсь недвижимостью.

— Понятно. И что нового в мире? Евреи остаются евреями?

— Да, ребе, евреи — везде евреи, но не такие, как здесь. В Уайтчепеле есть и синагоги, и миквы [20] Миква — бассейн для ритуальных омовений. , но молодое поколение говорит по-английски. Спросишь кого-нибудь, кто он, а он в ответ: «Ай эм э джу». «Джу» — это по-английски «еврей». А если не скажет, то и не поймешь. Парижские евреи перешли на французский, в Аргентине переходят на испанский.