Исаак Башевис-Зингер - Пена

В газете, которую Макс купил утром, анонсы еврейских пьес, литературный вечер в «Газамире» [4] «Газамир» — еврейское культурное общество, ставившее своей целью развивать интерес к искусству. , концерт Хора Шнеура [5] Мойше Шнеур (1885–1942) — композитор и аранжировщик, бессменный руководитель Еврейского народного хора, известного также как Хор Шнеура. , студенческое собрание в «Мерказе» [6] «Мерказ» — еврейское издательское объединение. . Объявления врачей: лечение венерических болезней и импотенции.

— Да, мир не стоит на месте, — негромко сказал Макс Ьарабандер.

Зашел в кафе. Как ни странно, среди посетителей оказалось несколько девушек. Они сидели за столиками, перекусывали, просматривали газеты. «Интересно, кто они?» — подумал Макс. В Аргентине порядочную девушку одну не увидишь, особенно в кафе или ресторане. Но эти выглядели очень прилично. Судя по одежде, то ли работницы, то ли служащие.

За границей Макс Барабандер слышал о революции 1905 года, о войне между преступным миром и рабочими-забастовщиками. Иммигранты подробно рассказывали о Кровавой среде [7] Кровавая среда — скоординированный террористический акт, 15 августа 1906 г. проведенный Боевой организацией Польской социалистической партии в 19 городах Царства Польского и направленный против представителей российской власти, в основном полицейских и жандармов. , о бомбе, которую бросил в полицейских Борух Шульман [8] Хаим-Борух Шульман (1886–1906) — член Боевой организации Польской социалистической партии. 14 мая 1906 г. от бомбы, брошенной Шульманом, в Варшаве погиб подкомиссар полиции Н. Константинов. , о демонстрациях, стачках и массовых арестах. Царь пошел на попятную, в России теперь Дума, но фельетонист в газете намекал, что все осталось по-прежнему: власть прибрали к рукам черносотенцы и старец Распутин, который гипнотизирует императора, императрицу и ее фрейлин.

«Ну что, и куда теперь?» — спросил себя Макс.

Достал из кармана записную книжку, полистал. Кто-то когда-то записал для него название гостиницы — «Бристоль». Макс хорошо помнил этот отель. Раньше говорили, что в нем останавливаются генералы, князья, купцы первой гильдии. Когда в тюрьме кто-нибудь жаловался, что на нарах слишком жестко, ему отвечали: «Ничего, завтра тебя в „Бристоль“ переведут». А теперь в «Бристоле» остановится Макс Барабандер.

Он вышел из кафе, поймал дрожки и поехал на Венский вокзал. Забрал из камеры хранения два кожаных чемодана. Носильщик донес их до дрожек, которые ждали на улице. Макс дал ему десять копеек, и тот согнулся в поклоне…

«Верно говорят, в Польше у кого денег больше, тот и пан, — подумал Макс. — Кто платит, тот и заказывает музыку».

Он глубоко вдохнул, откинувшись головой на тент дрожек. Похоже, каждый город пахнет по-своему. Этот аромат не описать словами, но чувствуется, как тянет знакомыми запахами сирени, водосточных канав, смолы, ветерка, что долетает из Пражского парка, еще чего-то, чему нет названия. И то же самое звуки. По-своему звенят трамваи, по-своему гремят по мостовой колеса дрожек. Издалека доносятся шум рынка и голоса мальчишек, которые с утра до вечера учат в хедере Пятикнижие…

Дрожки остановились у гостиницы «Бристоль», и носильщик поднял по мраморной лестнице чемоданы.

— Комната как комната, — вслух сказал Макс Барабандер и со знанием дела ощупал матрац. Что ж, неплохо, вот только спать не с кем.

Он сел в кресло, закурил папиросу и опять достал записную книжку. Надо с чего-то начать, а там одно знакомство потянет за собой другое. Интересно, что сейчас поделывает Рашель? Здесь, в Польше, лето, а в Аргентине зима. Здесь день, а там, значит, ночь. Моря, реки, города и страны отделяют его от Рашели. А что связывает с ней?

— Только мысль, только память.

Макс Барабандер был в некотором роде философ, он любил поразмышлять. Ни в Пятикнижие, ни в Талмуд он не верил, но считал, что Бог есть. У каждого человека своя судьба. Где-то на небесах захотели, чтобы он, Макс Барабандер, был вот таким. Но зачем?

Ну а зачем нужны кайзер Вильгельм, или Пуришкевич, или Слепой Майер? Тот, кто порекомендовал Максу этого Слепого Майера, адреса не дал, сказал искать в забегаловке на Крохмальной, дом шесть. Должно быть, Слепой Майер среди уголовников большой авторитет, что-то вроде ребе у варшавских блатных. Вообще-то Макс Барабандер не собирался связываться с варшавским преступным миром, больно надо искать на свою голову таких приключений. Но пойти посмотреть не помешает. Когда-то Макс жил на Крохмальной в семнадцатом доме и прекрасно помнил забегаловку в шестом.

На золотых часах Макса Барабандера было десять минут седьмого, но казалось, еще только полдень. Макс вспомнил, что летом день тут гораздо длиннее, чем в Буэнос-Айресе или Нью-Йорке. Темнеть начинает только ближе к десяти. В этот раз он не взял дрожек, пошел пешком.

Вышел на Гнойную, огляделся по сторонам. Те же запахи масла, мыла, селедки. Дворник с кокардой на шапке сметал метлой конский навоз. У лавок толпились бородатые евреи в длинных кафтанах и тяжелых сапогах. «Как им не жарко?» — удивился Макс. Сам он был в светлом костюме и соломенной шляпе.

Он повернул на Крохмальную. С одной стороны тянулся высокий забор, с другой — глухая стена. Фабрика, что ли, или казарма? Он прибавил шагу и вскоре вышел на «Площадь» — знаменитое местечко, где всегда толкутся щипачи, маравихеры, сутенеры и потаскухи.

Все осталось как раньше. Сбившись в кучки, шепчутся о чем-то парни в надвинутых на глаза картузах. Некоторые играют в лотерею, где надо крутить деревянного петушка на столе и можно выиграть булочку, жаренную в масле и политую шоколадом. Рядом — другая лотерея: тянут из мешка билетики. У ворот поджидают клиентов проститутки. Макс окинул их взглядом знатока. Видно, что вместо румян трут лица красной бумагой. Все в ситцевых жакетах, красных чулках и желтых сандалиях. Одна — маленькая и толстая, как бочонок, остальные — тощие и рябые, как терка. Впалые щеки, прыщавые лбы. «На любителя, — подумал Макс, — на большого любителя».

Откуда-то несло горелым. В нос ударило давно позабытой вонью.

Двое парней, заметив Макса, перемигнулись и подошли.

— Ты откуда, дядя? — спросил один.

— Тебе-то я точно не дядя, так что отвали, — посоветовал Макс.

— Чего, крутой?

— Да, крутой. Лучше исчезни, пока в рыло не схлопотал.

— Очень сильный, что ли?

Макс не боялся этой шушеры, но понимал, что лучше все-таки не ввязываться в перепалку. Он просто оттолкнул их обоих в сторону и зашагал дальше.

«Ничего не изменилось», — думал Макс. Та же грязь, та же бедность. Уличные торговки продают червивый горох, подгнивший лук, битые яйца и штопаные чулки. Еврейки в чепцах и ватных телогрейках, будто зима на дворе, разложили товар, прикрыли тряпками и зазывают покупателей: «Каленый горох! Бобы! Пирожки с картошкой!»