Исаак Башевис-Зингер - Пена

— Мы ему каждую неделю денег даем.

— Четверо детей у него.

— А его жена у меня рыбу на субботу покупает, три четверти фунта… — сказала женщина с огромной грудью. — Между нами, я ей с походом отпускаю. Надо же помогать друг другу, богоугодное дело как-никак…

— Она у меня давеча шелковый парик заказала [9] По Закону Торы, замужняя женщина должна скрывать волосы под париком или головным убором. , — вставила другая.

— Как это — шелковый?

— Неужели не знаете? Есть такие, не из волос, а из шелка.

— Хотя бы похоже на волосы?

— В жизни не отличишь!

— И что, такие по Закону тоже можно носить?

— Даже лучше такие. Жене раввина как раз нельзя носить парик из настоящих волос.

— Почему?

— Когда мужчина видит волосы, у него аж мурашки по телу…

Все дружно захохотали. Еврейка с огромной грудью высморкалась в передник. Вдруг Шмиль ударил по столу кулаком:

— Ничего смешного! Мы живем благодаря их заслугам перед Господом…

Макс Барабандер не удержался, поднялся и подошел.

— Я услышал, вы по-еврейски говорите. Позволите присоединиться? Я не здешний, только что из-за океана приехал.

— Американец?

— Аргентина — тоже Америка.

Все замолчали, но Шмиль сказал:

— Берите стул, садитесь. Откуда вы, из Буэнос-Айреса?

— Из Буэнос-Айреса, из Нью-Йорка, из Парижа. По всему миру поездил.

— Ну и что нового в мире? — спросил Шмиль.

— Мир большой, — ответил Макс, еще не зная, что сказать дальше и к чему может привести этот разговор. — В Буэнос-Айресе вполне можно зарабатывать, если не сидеть сложа руки. И в Нью-Йорке тоже, Америка есть Америка. В Лондоне, если спросите у еврея, как ему живется, скажет, что хотелось бы получше. А в Париже совсем забыли, что они евреи. Утром идут в кафе и сидят до ночи, за все про все десять сантимов. Что ни скажешь, один ответ: «О-ля-ля!» И требуют, чтобы ты с ними аперитива выпил. Это винишко такое, десять рюмок опрокинешь, и ни в одном глазу.

— А водку там не пьют? — поинтересовался Шмиль.

— Французы о ней даже понятия не имеют.

— Вино хорошо для кидуша [10] Кидуш — благословение, которое произносят по субботам и праздникам над бокалом какого-либо напитка, обычно вина. , но не для того, чтобы на душе веселее стало, — заметил Шмиль.

— Кстати, можно, я водки поставлю? — спросил Макс.

— В каком смысле?

— Закажу на всех.

— Мы не нищие, можем и сами заказать, но если хотите угостить по дружбе, то конечно. Мой дед говорил: «Так придешь — гостем будешь, с бутылкой придешь — хозяином будешь». В общем, не откажемся.

— А на закуску чего взять?

— В какой из наших святых книг написано, что надо обязательно закусывать? Требуха — вещь хорошая, но если переешь, живот пучит.

— А я возьму порцию требухи, — отозвалась толстая торговка с огромной грудью.

— Ты что, Райцеле? А еще больше растолстеть не боишься? — поддел ее Шмиль.

— Муж меня и такой любит, — не растерялась Райцеле. — А кому не нравится, пусть не смотрит.

— Бой-баба, ей пальца в рот не клади, — заключил Шмиль. — Как, вы сказали, вас зовут?

— Макс Барабандер.

— А я Шмиль Вахлер, но все меня кличут Шмиль Сметана. Когда-то получил это прозвище, да так оно за мной и осталось. Даже родные дети так величают.

— Почему Сметана? Сметану любите?

— Она еще никому не повредила, а что все любят, то и я люблю. Вот поэтому и пузо такое отрастил… А правда, что девушек хватают на улице и увозят в Буэнос-Айрес?

— Да нет, они сами едут.

— А вот и официант…

Все сделали заказы, кто взял водку, кто коньяк. Макс Барабандер хотел заказать виски, но официант только пожал плечами. Здесь не знали, что это такое. Вообще-то Макс потребовал виски, чтобы показать, что ему, иностранцу, известны напитки, которых тут никто даже не пробовал. Только теперь он внимательнее присмотрелся к новым знакомым.

Кроме Шмиля Сметаны и Райцеле, здесь были еще три женщины и двое мужчин. Один из них — невысокий и плечистый, почти без шеи, на светлых волосах картуз. Его звали Зелиг, но Шмиль Сметана заметил, что вся улица знает его как Зелига Кишку или Зелига Рыбника.

Одна из женщин — его жена Махла. Такая же невысокая, полноватая, с крючковатым носом и желтыми, близко посаженными глазами. Она улыбалась и посматривала то на Шмиля Сметану, то на Макса Барабандера. Иногда Максу казалось, что она строит ему глазки. «Чего это она? — удивлялся Макс. — Неужели еще считает себя привлекательной?»

Его взгляд упал на второго мужчину. Этот был очень худ, кожа да кости, и совершенно лыс. Одет шикарно: дорогой костюм в полоску, крахмальный воротничок, галстук с булавкой. В петлице — бумажный цветок, вроде тех, что делают во всяких благотворительных обществах. Голос — тонкий и слабый, как у больного. К стаканчику водки он заказал горячую колбаску.

— Что это за цветок у вас? — спросил Макс.

— Из общества «Бриут».

— Что за общество?

— Чахоточных пристраивают в Отвоцк [11] В городе Отвоцке находился санаторий для туберкулезных больных. .

— А там что?

— А там их в ящики запаковывают и в последний путь отправляют.

— Как тебе не стыдно, Фуля! — воскликнула Махла.

— Но ведь это правда.

— За правду и побить могут, — заметил Шмиль Сметана. — Лехаим! [12] «К жизни», традиционный тост, восходящий к временам Синедриона. Когда человека судили за преступление, за которое предусмотрена смертная казнь, перед оглашением приговора ему наливали бокал вина и подсудимый спрашивал: «К жизни (приговорили меня)?» Если судьи отвечали: «К жизни благословенной!» это означало, что он оправдан.

Макс выпил и закусил телячьей ножкой с луком и чесноком. На душе стало легко и радостно. Давненько ему не было так хорошо. Ни в Париже, ни в Берлине он не нашел себе подходящей компании. Там евреи без конца вставляли в разговор французские или немецкие словечки, другие говорили на литовском идише. К тому же почти все они были моложе и смотрели на Макса как на старика.

Сначала, когда он открыл дверь забегаловки в шестом доме и увидел, что там за публика, ему сразу захотелось убежать куда подальше. После этого у него и сюда, в семнадцатый дом, заходить не было желания. Но никогда не знаешь заранее, где найдешь приятное знакомство. Не прошло и получаса, как все уже называли его просто Макс.

Один из компании, пожилой человек, которого звали Хаим Кавярник, сказал, что у него своя кондитерская тут неподалеку, в восьмом доме.

— Если любите сырные пироги, заходите ко мне, — заявил Хаим. — Лучших сырных пирогов во всем мире не сыщете.

— И что вы в них кладете?

— Сыр.

— А что в Аргентине едят? — вдруг спросила до сих пор молчавшая женщина.

На вид ей было лет сорок, может, чуть больше. Маленького роста, в черных, коротких волосах видны седые пряди. Морщинки под глазами, темными, как вишни, которые бросают в коктейль. Маленький носик, острый подбородок, густые, черные брови. Она выглядела благороднее, изящней, чем остальные, и во взгляде, в выражении лица у нее было что-то молодое, несмотря на далеко не юный возраст. Когда она улыбалась, показывались мелкие, редкие зубки и на левой щеке появлялась ямочка.