Алеко Константинов - Избранное

В понедельник, после завтрака, мистер Неделкович, бросив свою работу, взялся познакомить нас с городом. Мы поднялись на высокий деревянный окружной мост, по которому постоянно снуют поезда, сели в вагон такого поезда и понеслись над улицами, над головами пешеходов, а подчас и над крышами домов. Разумеется, увидеть что-либо было очень трудно: перед глазами, как в калейдоскопе, крутились верхние этажи домов и бесконечные прямые улицы, мелькали широкие площади, тянулись просторные парки… и снова — здания, снова — улицы; все это вперемежку с дымом, паровозными гудками и никому не нужными указаниями и объяснениями Неделковича. Кое-где в открытых окнах верхних этажей я видел нью-йоркских жительниц, разлегшихся неглиже у окон, в качалках, с газетами в руках. После часового стремительного полета, который напомнил мне прогулку с Хромым Бесом, мы остановились у главного нью-йоркского резервуара, снабжающего город водой. Дно этого резервуара показалось мне не слишком чистым, потому и вода попахивала застоявшейся колодезной водицей. Мы были на высоте, с которой… ничего не было видно. Затем мы пересели на трамвай, и дядюшка Неделкович отвез нас в парк, где еще не был убран мусор, оставленный вчерашней воскресной публикой. Здесь он посоветовал нам подкрепиться завтраком, что мы и поспешили сделать… Когда мы спускались к станции, чтобы ехать обратно в гостиницу, мы увидели железнодорожную линию, по которой в этот вечер нам предстояло отправиться в Чикаго. Но неужели это Hudson River? Неужели это американский Рейн? Под нами, извиваясь, текла речка с заросшими берегами, по которой плыло больше всякого мусора и нечистот, чем пароходов и барок. На обратном пути ничего особенного нам на глаза не попалось. Из памяти у меня не выходит только одна встреча: когда мы по каменной лестнице спускались к реке, я увидел сидящих на ступенях ребятишек. Они делили и складывали в шапки зеленые яблоки; за несколько центов они готовы были насыпать мне полные пригоршни, но я взял только несколько штук. Вскоре нам повстречалась американская семья, и девушка, по-видимому, дочь, довольно хорошенькая, обратилась ко мне так, будто век была со мной знакома: «young man [59] Молодой человек (англ.) . , — сказала она, — не ешьте эти яблоки, заболеете». Эта простота в обращении меня подкупила, и я отнес ее к положительным сторонам американцев, хотя в Европе подобное обращение девушки к незнакомому мужчине сочли бы за вызов.

Когда мы в отеле расплачивались, с нас потребовали за фаэтон, доставивший нас с вокзала, целых пять долларов. Двадцать семь левов — за такое короткое расстояние! Это был явный перебор, потому что, как только они заметили, что мы не склонны столько заплатить, так сразу же спустили до трех долларов, а от гостиницы до вокзала, который был гораздо дальше, взяли только два. Не запасшись предварительно долларами, мы расплачивались европейским золотом, и интересно, что кассир охотно принимал только наполеондоры, а австрийские и другие двадцатифранковые монеты презрительно отметал в сторону, словно это было не золото, а какой-то мусор.

На вокзал мы приехали совсем по-американски — за минуту до отхода поезда. Американские вагоны напоминают вагоны Orient Express’а, только они немного шире, выше и длиннее. Их ширина десять футов, а длина 70 футов, в каждом вагоне 76 удобных сидячих мест — по два пассажира на диване, но, так как в вагоне обычно не более 30 человек, каждый может располагать отдельным бархатным диваном. И хотя наш вагон был не спальный, а просто первого класса, спали мы прекрасно. Скорые поезда целиком состоят только из вагонов первого класса, за более высокую плату можно ехать в спальных вагонах, которые оборудованы еще роскошнее и вечером превращаются в спальню с широкими и мягкими постелями. В каждом таком поезде есть специальные курительные салоны и салоны-рестораны. Еще роскошнее и, конечно, дороже пульмановские и вагнеровские вагоны, они рассчитаны на путешествия со всеми удобствами. В них есть Drawing-room car — салон с мягкими креслами для каждого пассажира, Buffet and Café-car — буфет и кафе, где можно читать и свободно курить, Sleeping car — спальные вагоны, Compartment car — отдельные элегантные купе, Dining car — ресторан с прекрасной сервировкой и разнообразным меню, Observation car — шикарный вагон с огромными окнами и красивыми занавесками; его прицепляют в самом конце состава, и из него можно обозревать окрестности, как с открытой палубы корабля. Есть и Private car — частные вагоны со всеми удобствами, предназначенные для богатых семей. Наконец, в поезде есть ванные комнаты, парикмахерская, книжная лавка… Спросите лучше, чего там нет. В каждом вагоне по два ватерклозета — для мужчин и для женщин — и по два резервуара с чистой, ледяной питьевой водой. Проход из одного вагона в другой очень удобен, соединяющие платформы так пригнаны, что ты даже не замечаешь, как переходишь в другой вагон. К тому же вагоны отделены друг от друга застекленными дверями, чаще всего эти двери открыты, и вечером при сильном освещении видны насквозь два, а то и три вагона, и кажется, будто это один салон длиной в 50—60 метров. Видишь, как в нем сидят американцы в самых разнообразных позах, уткнувшись в газеты, будто они дали обет молчания, каждый стремится к одному — занять позу поудобнее, вытянув ноги или задрав их повыше. В курительных вагонах почти перед каждым пассажиром стоит плевательница. Американцы, когда курят, то и дело безобразно сплевывают, особенно те, кто жует табак; сидит себе такой американец, развалясь на диване, и жует, а когда рот, раздраженный никотином, наполнится слюной, он, не меняя позы, выдавливает сквозь зубы струю желтой мерзости, — и плевать ему на то, что вокруг люди. При одном только виде этого может стошнить.

До Олбани, главного города штата Нью-Йорк, мы ехали берегом реки Гудзон, но, к сожалению, не имели возможности наслаждаться красотами природы, потому что была ночь. Правда, лунный свет серебрил поверхность реки, мимо проплывали мягкие очертания холмистых берегов, городки мерцали мириадами огней, мелькали грузовые суденышки, сверкали огнями трехэтажные пароходы, утопая в блеске, подобно бальным залам… и все же мы не можем сказать, что видели Hudson River. Придется поверить на слово, будто это американский Рейн. Что же касается меня, то на основе того, что я мог заметить при лунном свете, я сделал заключение, что называть Гудзон Американским Рейном едва ли более претенциозно, чем называть Рейнский водопад «Европейской Ниагарой».

Ниагара! Дай бог каждому испытать такие блаженные чувства, какие испытал я, подъезжая к Ниагарскому водопаду, и особенно, когда это чудо природы засверкало перед моими глазами во всем своем великолепии! За час до прибытия на станцию, где высаживаются, чтобы попасть к Ниагаре, кондуктор предложил нам приобрести билеты на фиакр, на котором можно совершить четырехчасовую прогулку и осмотреть водопады со всех главных точек. За это удовольствие мы заплатили ему шесть долларов. Прибыв на станцию, мы сдали на хранение свой багаж, уселись в просторный экипаж и поехали…