Алеко Константинов - Избранное

— Эй, послушайте, пусть они что-нибудь купят. Болтовней денег не заработаешь!

— Почему ты с нее доллар берешь? Проси два. Придумай что-нибудь. Скажи, что ножницы старинные, что в Болгарии таких больше нет. Скажи, что они Ходже Насреддину принадлежали…

— А ну, спроси этого дурня, чего ему надобно!

Возле «молодицы» собралось несколько американок. Помощник подробно рассказывает об отдельных деталях национальной одежды, о свадебном обряде, отщипывает по парочке сухих самшитовых листочков. Американки открывают сумки и старательно прячут сувениры.

Айвазян наставляет:

— Бери с них по пять центов, не видишь разве, какие они курицы!

Посетители подходят к столу бай Ганю, рассматривают флакончики, нюхают их и что-то спрашивают. Бай Ганю ни слова не понимает, попыхивает цигаркой и, перебирая четки, бормочет себе под нос:

— М-м да… Не понимаю я тебя, дорогуша… Эй, Георгий, так, кажется, тебя кличут, поди сюда. Будь другом, растолкуй, чего ей надобно…

Я сел на сундук рядом с бай Ганю, и он сказал мне, что в Чикаго его послал один константинопольский еврей — продавать цветочное масло. Тридцать дней пришлось ему качаться на волнах, добираясь из Константинополя до Нью-Йорка — и в Средиземном море, и в Атлантическом океане. В Чикаго ему надоело.

— Чудной здесь народ, — жаловался бай Ганю. — Все надутые какие-то. Да и бабы у них никудышные (при этих словах бай Ганю презрительно смерил взглядом посетительниц). То ли дело наши люди, наши женщины: рослые, здоровущие, налитые — кровь с молоком, черт подери!

Бай Ганю весь разговор свел к «женскому вопросу».

У господина Айвазяна, по его же словам, торговля шла из рук вон плохо, но он надеялся распродать свои «диковины» за последние два месяца — сентябрь и октябрь, — когда кончится летний сезон и более состоятельные американцы, вернувшись в город, посетят выставку. У него был целый музей болгарских «курьезов». Большая часть привезенных в Чикаго вещей еще находилась в таможне — за них требовали безбожно большую пошлину, а у Айвазяна не было денег. Этот труженик заслуживает большего к себе внимания и поддержки. Он не отчаивается. Если ему не повезет в Чикаго, он поедет в Лондон или на выставку в Сан-Франциско…

Напротив павильона Айвазяна павильон с надписью «сорок красавиц сорока национальностей». У входа стоят двое музыкантов в театральных костюмах и зазывают любителей красоты. Мы заплатили по двадцать пять центов и вошли в большой зал. Там, на специальных возвышениях, стояло по столику и за каждым столиком сидело по «красавице». Напротив входа, в глубине зала, под роскошным балдахином, на золотом троне, в окружении служанок восседала Фатме — «Царица красоты». О том, что Фатме красавица, спора нет, но мне больше понравилась одна из ее служанок. Видели мы и красавицу японку, и красавицу негритянку (упаси боже!), и красавицу русскую. Филарет обратился к ней с приветствием: «Здорово, матушка!» А она смо-о-отрит, и ни гугу. Русского, видно, не понимает. Кто знает, откуда ее выкопали! Идем. Слева предлагают ознакомиться с золотыми рудниками Колорадо; справа — побывать в электротеатре. В Колорадо? Здесь в миниатюре дан разрез огромного рудника со всеми его галереями. У тебя на глазах, с помощью сложного механизма, воспроизводится тот же рабочий процесс, что совершается в действительности; миниатюрные рабочие копают в подземных галереях и грузят руду на вагонетки, другие рабочие сгружают ее в корзины и поднимают на поверхность. Лифты ползут вверх-вниз. Наверху находятся заводы, вокруг них снуют миниатюрные железнодорожные составы. Какой-то американец драл глотку, объясняя что-то насчет рудников, только поди его разбери. Вышли. Слева приглашают взглянуть на морских водолазов, справа — на то, как производят стеклянные предметы. Куда? Давайте посмотрим, как делают стекло. Входим в зал с галереями. В центре огромная печь, в ней жидкая раскаленная до оранжево-красного цвета стеклянная масса. В эту массу рабочие окунают концы длинных железных трубок и вытаскивают комочки огненной лавы диаметром около пяти сантиметров; лава тянется, как расплавленный сургуч. Рабочие дуют в трубку, лава вздувается и застывает; затем концы трубок снова окунают в адскую печь, и лава снова становится мягкой и эластичной; ее вытаскивают и кладут на наковальню; другие рабочие всовывают в раздувшийся шар железный цилиндр и катают его по наковальне до тех пор, пока стеклянная лава не примет форму цилиндра — это болванка для стакана; потом цилиндр снова нагревают, вырезают дно и готовый стакан передают дальше, чтобы выгравировать на нем отделку. У нас на глазах сделали множество таких стаканов и ваз. Наверху, на галерее, мы наблюдали за еще более интересным процессом: там тянули из пламени тонкую стеклянную пряжу, накручивали ее на веретена и на ткацком станке ткали стеклянную ткань. Эту ткань украшали разноцветными стеклянными нитями, резали, кроили и шили стеклянные платочки, наволочки, домашние туфли, салфетки и всяческие украшения. Там же стояла восковая дама в бальном туалете, сделанном целиком из стеклянной ткани. Вышли. Направо предлагают посмотреть дрессированных тигров и львов, налево раскинулась ирландская деревня. Нет, лучше мы пойдем на японский базар. Молодцы японцы, здорово продвинулись. Не напрасно их считают англичанами Востока. Живая, деятельная, интеллигентная нация! Кажется, будто они решили здесь, на всемирной Чикагской выставке, удивить весь мир своим прогрессом. И действительно удивили! Нет ни одного отдела на выставке, где бы не было их павильона. Повсюду, наряду с европейскими державами, вы непременно увидите импозантные киоски с надписью «Japan».

Они не из тех, кто выставляет водку из Станимака, коньячную эссенцию из Бордо, бутылки из Праги и этикетки из Вены; все, чем наполнены их громадные павильоны, выпускается их индустрией. Склады японского фарфора можно встретить во всех больших американских городах, во всех столицах Западной Европы. Металлические изделия, шелковые ткани, ткани с золотым шитьем, изделия из соломки, лекарства, рис, чай переполняют множество японских магазинов, разбросанных по всей Европе и Америке. Нет, японцы не шутят, они действительно шагают вперед семимильными шагами. Выходим. Слева зазывают посмотреть театр островитян Самоа, справа — побывать в яванской деревне и познакомиться с ее жителями. Пойдем и туда, и сюда. А потом — к южноокеанским островитянам. Театр из Самоа! (Скажите скорей, где оно, это Самоа, а то я что-то не могу сообразить, да и географической карты при себе нет.) Сбоку к павильону прилепилась будка с плоской крышей — это касса. Перед ней стоит американец и, надрываясь, орет уже осипшим голосом, что каждый, кто упустит возможность увидеть этот театр, будет потом горько сожалеть. Даже если поверить ему на одну сотую, получается, что театр из Самоа — гвоздь Midway Plaisance и, не посетив его, вы можете считать, что вовсе не были в Чикаго. На крыше двое «актеров» — светло-коричневые детины, лбы низкие, носы приплюснутые с широкими ноздрями, волосы длинные, растрепанные, тело, прикрытое спереди лишь короткой юбочкой, испещрено разнообразной цветной татуировкой — лупят палками в грубо выдолбленные корыта. Звуки эти напоминают перестук, который поднимается в наших городках, когда, готовясь к сбору винограда, во всех дворах сколачивают тележные ящики и набивают обручи на бочки. Таков оркестр почтенной труппы из Самоа. Музыканты, выставленные на самый солнцепек, время от времени пригоршнями смахивают со лба пот и затем продолжают «игру» — лупят по своим корытам… Ну как вам такой «театр» из Самоа? Видели мы и деревню южноокеанских островитян, и деревню острова Ява, да только разве их опишешь? Мы почти пробежали по ним и мало что успели разглядеть. Что вам сказать? Жители Явы в какой-то мере похожи на китайцев, только как будто еще мельче. Они носят шальвары и подпоясанные кушачками черные блузы. Дома у них цилиндрической формы, из тростника, крыши конусообразные, из пестрой соломы. Мужчины безбородые, и, если смотреть только на их лица, их не отличишь от женщин; музыкальные инструменты сделаны из тростника и издают звуки, похожие на капель. Сейчас припоминаю, что мы видели одну довольно хорошенькую яванку: она плела соломенную шляпу и была декольтирована чуть больше, чем положено. Ну как, составили вы себе хоть какое-то представление об острове Ява? Вышли. Слева донеслись звуки альпийского рога, и квартет тирольцев и тиролек перенес нас в цивилизованный мир. Он приглашал нас «провести день в Альпах». За Альпийским павильоном дымил мангал, наполненный кебапчетами, и американец в феске кричал как ненормальный: «Скорее, кончается!» — словно наступал конец света. Отсюда начиналась турецкая деревня, а продавец кебапчет расположился перед входом в турецкий ресторан, содержателями которого были греки из Стамбула. Над рестораном, и в правом, и в левом крыле здания — турецкий театр. Американцы, переодетые турками, зазывают с балкона публику, расхваливая на все лады кючек — «знаменитый и великолепный восточный танец живота». Внизу какой-то балбес, наряженный муллой, слоняется круглый день с обнаженной саблей — смотреть противно, а американцы, разинув рты, с серьезным видом смотрят на него и спешат зайти в театр. За театром следует турецкая кофейня со всеми необходимыми аксессуарами: кальянами, чубуками, нардами; за ней целый торговый квартал. Здесь продают турецкую национальную одежду, оружие, монеты, марки, чубуки, ковры, халву, рахат-лукум, шербет, баклаву, кадаиф — словом, все, что пожелаешь! Есть в деревне и мечеть. Там несколько бедолаг с утра до вечера стоят разувшись на коленях, подняв зады на забаву американцам. Молятся! Мы вошли в турецкий ресторан. Здесь господин Шопов дал нам завтрак. Кухня чисто восточная: можно получить разного вида таскебапы, имамбаялда, аджемпилаф и прочие турецкие яства. Во время обеда играет сантур, а наверху в «театрах» целый день верещат зурны и кларнеты.