Марсель Пруст - Сторона Германтов

Правда, в салоне г-жи де Вильпаризи, точно так же, как в комбрейской церкви на бракосочетании мадмуазель Перспье, в лице герцогини, красивом и слишком земном, я с трудом различал непостижимые черты ее имени, но хотя бы надеялся, что, когда она заговорит, ее глубокие, полные тайны слова будут необычны, как средневековая шпалера, как готический витраж. Но чтобы меня не разочаровали слова, которые произнесет особа, зовущаяся герцогиней Германтской, как бы я ее ни любил, мне мало было, чтобы эти слова оказались изысканными, прекрасными и полными смысла, нужно было еще, чтобы в них отразился малиновый цвет амаранта, сквозивший в последнем слоге ее имени, цвет, с первого дня удивлявший меня тем, что я не находил его во внешности герцогини, а потому предполагал, что он наверно живет в ее мыслях. Я конечно уже слышал, как г-жа де Вильпаризи, Сен-Лу, те, кого нельзя было назвать выдающимися мыслителями, запросто произносили имя герцогини, относя его к особе, которая приедет к ним в гости или с которой они собираются вместе пообедать, и, казалось, не чувствовали, что в нем незримо присутствуют и осенняя роща, и заповедный провинциальный уголок. Но скорее всего, они притворялись; так классические поэты, руководствуясь тайными замыслами, и не думают нас в них посвящать; я тоже пытался подражать их притворству и произносил самым обыденным тоном «герцогиня Германтская», как будто это имя было такое же, как все прочие. Впрочем, все уверяли, что она очень умна, блещет остроумием, а компания у нее самая что ни на есть интересная; эти речи укрепляли мою мечту. Потому что, когда люди говорили — интеллектуальная компания, остроумная беседа, я воображал вовсе не те умы, хотя бы и самые блестящие, какие встречались мне до сих пор, и мысленно составлял эту компанию вовсе не из таких людей, как Берготт. Нет, для меня ум — это было что-то неописуемое, золотистое, овеянное лесной прохладой. И если бы герцогиня Германтская вела самые что ни на есть «интеллектуальные» беседы (в том смысле, в каком я считал «интеллектуальным» какого-нибудь философа или критика), она бы, наверно, разочаровала меня этим своим необычайным талантом даже больше, чем пустячными разговорами о кулинарных рецептах, о меблировке замка или пересудами о соседках или родне, всем тем, что могло приоткрыть мне ее жизнь.

— Я думала, что застану здесь Базена, он собирался вас навестить, — сказала герцогиня тетке.

— Я твоего мужа уже несколько дней не видела, — с обидой в голосе отозвалась г-жа де Вильпаризи. — Вернее, видела только раз после той прелестной шутки, когда он велел о себе доложить как о королеве Швеции.

Изображая улыбку, герцогиня Германтская растянула губы, словно закусила вуалетку.

— Вчера мы обедали с ней у Бланш Леруа, вы бы ее не узнали, она страшно растолстела, я уверена, что она болеет.

— Я как раз говорила этим господам, что, по-твоему, она похожа на лягушку.

Герцогиня для очистки совести испустила неопределенный хрип, означавший подобающую случаю усмешку.

— Не знала, что мне принадлежит такое милое сравнение, но если так, то теперь она превратилась в лягушку, которой удалось сравняться с волом [108] …она превратилась в лягушку, которой удалось сравняться с волом. — Аллюзия на басню Лафонтена (1621–1695) «Лягушка и вол», существующую по-русски в переводе И. А. Крылова: Лягушка, на лугу увидевши Вола, Затеяла сама в дородстве с ним сравняться… . Хотя нет, все ее дородство скопилось главным образом в животе, так что теперь она скорее похожа на лягушку в интересном положении.

— О, какой забавный образ, — заметила г-жа де Вильпаризи, в глубине души немного гордясь, что племянница блеснула остроумием перед ее гостями.

— Но несколько произвольный , — откликнулась герцогиня Германтская, с иронией выделяя голосом этот изысканный эпитет, как сделал бы Сванн, — честно говоря, никогда не видела рожающей лягушки. Как бы то ни было, эта лягушка — кстати, она ничуть не просит себе царя [109] … она ничуть не просит себе царя … — Аллюзия на басню того же Лафонтена «Лягушки, просящие царя», также переведенную И. А. Крыловым: Лягушкам стало не угодно Правление народно, И показалось им совсем не благородно Без службы и на воле жить. Чтоб горю пособить, То стали у богов Царя они просить. , я никогда не видела ее столь игривой, как после смерти ее супруга, — так вот, она обедает у нас на будущей неделе. Я сказала, что на всякий случай вас предупрежу.

Г-жа де Вильпаризи пробрюзжала нечто неотчетливое.

— Я знаю, что позавчера она обедала у герцогини Мекленбургской, — добавила она. — Там был Аннибал де Бреоте. Он потом мне рассказывал, довольно забавно.

— На этом обеде был кое-кто гораздо остроумнее, чем Бабаль, — сказала герцогиня Германтская, которой, даром что она была накоротке с г-ном де Бреоте-Консальви, хотелось это подчеркнуть, называя его уменьшительным именем. — Там был Берготт.

Я и не думал, что здесь ценят остроумие Берготта, и вообще, мне представлялось, что его место — среди интеллектуалов, иными словами, бесконечно далеко от таинственного царства, приоткрывшегося мне под пурпурными завесами бенуара, где г-н де Бреоте развлекал герцогиню, поддерживая с ней на языке богов нечто невообразимое, то есть разговор обитателей Сен-Жерменского предместья. Я был убит, видя, как рушится равновесие и как Берготт оказывается выше г-на де Бреоте. Но, слыша продолжение разговора между герцогиней и г-жой де Вильпаризи, я особенно горько пожалел, что уклонился от дружбы с Берготтом в тот вечер, когда говорили о «Федре», и потом не поехал к нему.

— Это единственный человек, с кем мне хотелось бы познакомиться, — произнесла герцогиня, которую, словно в час притока духовных сил, явственно подхватил и повлек за собой прилив любопытства, направленного на знаменитых интеллектуалов, схлестнувшийся с встречным всплеском аристократического снобизма. — Я была бы так рада!

А ведь как легко мне было бы оказаться рядом с Берготтом, но я-то воображал, что это уронит меня в глазах герцогини Германтской, а на самом деле все было наоборот: она бы кивком пригласила меня в ложу бенуара и попросила бы, чтобы я как-нибудь привел к ней на обед великого писателя.

— Говорят, он не слишком любезен: его представили герцогу Кобургскому, а он ему ни слова не сказал, — добавила герцогиня; в ее передаче это выглядело как любопытная черта характера, как если бы она рассказала, как какой-нибудь китаец высморкался в бумажку. — Он ни разу не обратился к нему «монсеньер», — добавила она, словно развеселившись от этой детали, не менее существенной на ее взгляд, чем отказ какого-нибудь протестанта преклонить колени перед папой во время аудиенции у его святейшества.