Марсель Пруст - Сторона Германтов

Я хотел было сразу пойти поздороваться с Легранденом, но он постоянно держался от меня как можно дальше, надеясь, вероятно, что я не услышу, какую изысканную лесть он по любому поводу расточает г-же де Вильпаризи.

Она пожала плечами, улыбнулась с таким видом, будто услыхала от него насмешку, и обернулась к историку:

— А это знаменитая Мари де Роан, герцогиня де Шеврез, в первом замужестве супруга господина де Люина [101] …в первом замужестве супруга господина де Люина . — Мари де Роан-Монбазон, герцогиня де Шеврез (1600–1679), играла важную роль в событиях Фронды. .

— Дорогая, эта дама напомнила мне Иоланду [102] … напомнила мне Иоланду … — Баварская принцесса Иоланда Франсуаза Мари Жюльен де Ларошфуко (1849–1905) стала герцогиней де Люин и де Шеврез в 1867 г. вследствие брака с Шарлем Оноре Эмманюэлем д’Альбером де Люином. ; она, кстати, навестила меня вчера; знала бы я, что вечером вы свободны, непременно бы за вами послала: ко мне неожиданно приехала мадам Ристори и читала в присутствии автора стихи королевы Кармен Сильва [103] … стихи королевы Кармен Сильва … — Кармен Сильва — псевдоним, которым подписывала свои стихи, рассказы, романы и сказки королева Румынии Елизавета Нойвидская (1843–1916). , как это было прекрасно!

«Что за вероломство, — подумала г-жа де Вильпаризи. — Наверняка об этом она и шепталась на днях с госпожой де Боленкур и госпожой де Шапоннэ» [104] … с госпожой де Боленкур и госпожой де Шапоннэ . — Графиня де Боленкур-Марль (1818–1916) и маркиза де Шапоннэ-Морансе (?–1897) — весьма знатные дамы, у которых тем не менее не было своих салонов; Пруст был с ними знаком и заимствовал какие-то их черточки для описания салона г-жи де Вильпаризи. . — Я была свободна, но я бы не приехала, — отозвалась она. — Я слушала мадам Ристори в ее лучшую пору, а теперь это лишь старая развалина. И потом, я терпеть не могу стихи Кармен Сильва. Как-то раз Ристори ко мне приезжала, ее привозила герцогиня д’Аоста [105] … ее привозила герцогиня д’Аоста … — Елена Луиза Генриетта Французская, принцесса Орлеанская (1871–1951), — представительница французской Орлеанской династии, в замужестве итальянская герцогиня Аоста. , она тогда читала одну песнь из «Ада» Данте. Вот где она была несравненна!

Аликс бестрепетно перенесла удар. Она застыла как мрамор. Взгляд пронзительный и пустой, нос с благородной горбинкой. Но с одной щеки осыпались чешуйки пудры. По подбородку ветвились странные, едва заметные прожилки, зеленые и розовые. Быть может, еще зима — и она придет в упадок.

— Если вы любите живопись, сударь, взгляните на портрет госпожи де Монморанси, — сказала г-жа де Вильпаризи Леграндену, желая перебить очередную порцию комплиментов.

Герцогиня Германтская, воспользовавшись тем, что Легранден отошел, кивнула на него тетке с ироническим и вопросительным видом.

— Это господин Легранден, — вполголоса пояснила г-жа де Вильпаризи, — у него есть сестра, которую зовут госпожа де Камбремер, тебе это скажет, надо думать, больше, чем мне.

— А как же, я ее прекрасно знаю, — воскликнула герцогиня, тут же прикрыв рот рукой. — Вернее, я ее не знаю. Понятия не имею, что взбрело в голову Базену, но он бог знает где встретился с ее мужем и сказал, чтобы эта толстуха нанесла мне визит. Передать вам не могу, что это был за визит. Она рассказала мне, что ездила в Лондон, перечислила все картины из Британского музея. И прямо от вас я, вообразите себе, поеду к ней собственной персоной завозить визитную карту. Причем не думайте, что я дешево отделаюсь: под предлогом того, что умирает, она вечно сидит дома, приезжайте к ней хоть в семь вечера, хоть в девять утра, у нее для вас наготове торт с земляникой. Разумеется, она чудовище, — продолжала герцогиня в ответ на вопросительный взгляд тетки. — Невозможная женщина, она говорит «писака» и всякие такие словечки.

— А что такое «писака»? — спросила у племянницы г-жа де Вильпаризи.

— Да я понятия не имею! — воскликнула герцогиня в притворном негодовании. — Не знаю и знать не хочу. Я этим языком не владею. — Но, видя, что тетка в самом деле не знает, что такое писака, она, поиздевавшись над г-жой де Камбремер, не отказала себе в удовольствии продемонстрировать, что учености в ней не меньше, чем пуризма, и поиздеваться над теткой. — Хотя нет, — произнесла она со смешком, который умеряли остатки напускного возмущения, — это же всем известно: писака — это писатель, тот, кто пишет. Но слово кошмарное. От него у вас все зубы мудрости выпадут. Ни за что не стану его употреблять. Так, значит, это ее брат, я сперва не поняла. Хотя ничего удивительного. Она такая же тряпка и такая же всезнайка. Такая же подлиза, как брат, и такая же надоедливая. Теперь мне понятнее эти родственные узы.

— Присядь, давай попьем чаю, — сказала герцогине Германтской г-жа де Вильпаризи. — Угощайся, прошу тебя, не пойдешь же ты смотреть портреты твоих прабабок, ты их не хуже меня знаешь.

Вскоре г-жа де Вильпаризи вернулась и опять села за рисование. Все окружили ее, и я этим воспользовался, чтобы подойти к Леграндену; я не видел ничего дурного в том, что он оказался у г-жи де Вильпаризи, и сказал ему, не подумав, что обижаю его и даю ему повод считать, будто намеренно нанес ему оскорбление: «Ну что ж, месье, мое присутствие в салоне оправдано тем, что я вижу здесь вас». Г-н Легранден заключил из этих слов (во всяком случае, несколько дней спустя он высказался обо мне именно так), что я мелкий пакостник, которому нравится только сеять зло.

— Вы могли бы для начала поздороваться, это было бы вежливее, — огрызнулся он, не протянув мне руки; я не подозревал, что он способен на такую резкость, настолько в ней не было никакой логической связи с тем, что он обычно говорил: это был вопль души, исторгнутый чувством. Дело в том, что все мы твердо намерены не показывать наших чувств, а потому никогда не задумывались над тем, как их выражать. Но внезапно в нас подает голос омерзительный незнакомый зверь, и тот, к кому обращена эта невольная, отрывочная и почти неудержимая откровенность, повествующая о нашем недостатке или пороке, пугается, как от внезапной исповеди, когда ее косноязычно, обиняками обрушивает на него преступник, не сумевший удержаться от признания в убийстве, в котором вы и не думали его подозревать. Конечно, я прекрасно знал, что идеализм, и даже субъективный идеализм, не мешает великим философам быть чревоугодниками или настойчиво добиваться звания академика. Но право же, не стоило Леграндену так часто напоминать, что он не от мира сего, коль скоро все его конвульсивные порывы ярости или любезности обусловлены желанием получше устроиться именно в нашем мире.