Марсель Пруст - Сторона Германтов

— Однако сходство с королевой весьма лестно, — заметил историк Фронды.

— О господи, месье, ну что такое в наше время короли и королевы! — сказал герцог Германтский, притязавший на остроумие и современные взгляды, а кроме того, желавший показать, насколько равнодушен к своим связям с королевским домом, хотя на самом деле он их весьма ценил.

Блок и г-н де Норпуа тем временем встали и перебрались поближе к нам.

— Месье, — произнесла г-жа де Вильпаризи, — вы поговорили с ним о деле Дрейфуса?

Г-н де Норпуа возвел глаза к небу, словно призывая всех в свидетели, исполнения каких чудовищных капризов требует его Дульсинея. Тем не менее он успел порассуждать с Блоком, причем очень благожелательно, об ужасных или даже убийственных годах, которые переживает Франция. Скорее всего, это означало, что г-н де Норпуа (которому, кстати, Блок признался, что верит в невиновность Дрейфуса) был пламенным антидрейфусаром, а потому его манера признавать правоту собеседника, выражать уверенность, что они, в сущности, придерживаются одного мнения, намекать, что они с Блоком единомышленники и способны вместе влиять на правительство, — все это льстило тщеславию Блока и дразнило его любопытство. Что это были за важные вопросы, по которым, если верить маркизу, он имел вроде бы единое мнение с Блоком, что он на самом деле думал о деле Дрейфуса, в каком смысле это могло их объединять? Блок был изумлен, что между ним и г-ном де Норпуа наметилось некое согласие, тем более что выходило, будто это согласие распространяется не только на политику, благо г-жа де Вильпаризи успела подробно поговорить с г-ном де Норпуа о литературных занятиях Блока.

— Вы принадлежите другому времени, — говорил ему бывший посланник, — и я вас с этим поздравляю, вы как-то выбиваетесь из нынешней эпохи, ведь никого больше не интересуют бескорыстные исследования, а публике продают лишь глупости да непристойности. Если бы у нас было правительство, ваши усилия не остались бы без поощрения.

Блоку было лестно, что он единственный выплыл посреди всеобщего кораблекрушения. Но и здесь ему хотелось уточнений, хотелось знать, какие именно глупости имеет в виду г-н де Норпуа. Блоку казалось, что он работает в том же направлении, что и многие другие, он вовсе не считал себя таким уж исключением. Он вернулся к делу Дрейфуса и опять не сумел выяснить, каково, собственно, мнение г-на де Норпуа. Он попытался навести его на разговор об офицерах, чьи имена в эти дни часто мелькали в газетах; эти офицеры вызывали больший интерес, чем политики, также связанные с делом Дрейфуса, потому что в отличие от тех были до сих пор меньше известны и только что возникли перед публикой в своих особых одеждах, выйдя из недр совсем другой жизни, прервав священное молчание, которое до сих пор никто не смел нарушать, — точь-в-точь Лоэнгрин в ладье, влекомой лебедем [135] …Лоэнгрин в ладье, влекомой лебедем . — В конце первого акта оперы Вагнера «Лоэнгрин» (1850) герой появляется на сцене в сияющих доспехах, стоя в ладье, влекомой лебедем. . Блоку удалось с помощью знакомого адвоката-националиста побывать на нескольких заседаниях суда над Золя [136] … на нескольких заседаниях суда над Золя . — После того как писатель Эмиль Золя в 1898 г. выступил в печати с письмом в защиту Дрейфуса, озаглавленным «Я обвиняю!», ему пришлось предстать перед судом по обвинению в диффамации. Суд признал писателя виновным, приговорил к крупному штрафу и году тюрьмы; Золя был вынужден уехать в Англию, чтобы избежать заключения. Пруст присутствовал на судебных заседаниях. . Он приходил туда с утра и уходил только вечером, с собой у него были бутерброды и бутылка с кофе, словно он шел сдавать общий экзамен или писать сочинение на степень бакалавра, и эта перемена в привычках порождала в нем нервное возбуждение, еще возраставшее из-за кофе и переживаний; он выходил оттуда настолько влюбленный во все, что там происходило, что вечером, дома, ему хотелось вновь окунуться в прекрасную мечту, и он бежал в ресторан, где бывали обе партии, чтобы встретиться с товарищами, с которыми без конца обсуждал то, что произошло днем, повелительным тоном заказывал ужин, что давало ему иллюзию собственного могущества, и тем вознаграждал себя за голод и усталость, накопившиеся за длинный день без обеда. Тот, кто вечно колеблется между опытом и воображением, жаждет проникнуть в воображаемую жизнь тех, кого знает, и узнать тех, чью жизнь только воображает себе. На вопросы Блока г-н де Норпуа отвечал:

— В этом деле замешаны два офицера, о которых я слыхал отзыв от г-на Мирибеля, человека, внушающего мне огромное доверие: это полковник Анри [137] …я слыхал отзыв от г-на Мирибеля… это полковник Анри … — Генерал Мари-Франсуа Жозеф, барон де Мирибель (1831–1893), был начальником Генерального штаба французской армии. Лейтенант-полковник Юбер Жозеф Анри (1846–1898) был обязан карьерой генералу де Мирибелю и должен был оправдывать доверие начальства, но, будучи яростным антидрейфусаром, зашел в своих показаниях слишком далеко, и его же начальникам пришлось опровергать его слова. и полковник Пикар — он относился к обоим весьма уважительно.

— Но как же, — вскричал Блок, — ведь божественная Афина, Зевесова дочь, вложила в разум этих двоих идеи, прямо противоположные. И они сражаются друг с другом, словно два льва. Полковник Пикар сделал блестящую карьеру в армии, но Мойра его завела в ту сторону, куда ему не надлежало идти. Меч националистов пронзит его нежное тело, и послужит он кормом диким хищникам и птицам, что питаются мертвечиной.

Г-н де Норпуа промолчал.

— О чем они там рассуждают в уголке? — спросил герцог Германтский у г-жи де Вильпаризи, кивая на г-на де Норпуа и Блока.

— О деле Дрейфуса.

— Черт побери! Кстати, знаете, кто, оказывается, яростный сторонник Дрейфуса? Ни за что не угадаете. Мой племянник Робер! Даже в Жокей-клубе, скажу вам, когда узнали об этом выверте, все возопили и буквально встали на дыбы. А ведь его через неделю будут представлять членам клуба…

— Ну разумеется, — перебила герцогиня, — если они там все как Жильбер, который всегда утверждал, что всех евреев надо выслать в Иерусалим…

— Ну, в таком случае принц Германтский совершенно того же мнения, что и я, — перебил г-н д’Аржанкур.

Герцог хвастался женой, но не любил ее. Он был весьма самодоволен и терпеть не мог, чтобы его перебивали, а кроме того, в домашней жизни обращался с ней грубо. К ярости сварливого мужа, которого прерывают, у него добавлялась злоба известного говоруна, которого не слушают; он резко замолчал и бросил на герцогиню взгляд, смутивший всех, кто его видел. Наконец он изрек:

— Что на вас нашло, при чем тут Жильбер и Иерусалим? Речь совершенно не о том. И все же, — добавил он уже мягче, — согласитесь, если в Жокей-клуб не примут одного из наших, тем более Робера, у которого отец десять лет был президентом клуба, это будет уже слишком. Что вы хотите, дорогая, их это коробит, они этого не одобряют. Не могу их за это осуждать; сам я, как вам известно, не имею никаких расовых предрассудков, по-моему, это все давно устарело, а я все же считаю себя человеком современным, и тем не менее какого черта! Если зовешься маркизом де Сен-Лу, не к лицу тебе быть дрейфусаром, ну что я еще могу сказать!