Марсель Пруст - Сторона Германтов

Вообще, Шарль Морель был не только честолюбив: он интересовался и более конкретными вещами. Во дворе он приметил племянницу Жюпьена, которая шила жилет, и, хотя мне он сказал только, что ему как раз нужен «оригинальный» жилет, я почувствовал, что девушка произвела на него глубокое впечатление. Он тут же без лишних церемоний попросил меня спуститься и представить его, «но вы же понимаете, я очень надеюсь, что вы не упомянете об отношениях между вашими родителями и моим отцом, скажите просто: ваш друг, выдающийся артист, знаете, на коммерсантов это производит благоприятное впечатление». При этом он ввернул, что понимает — я недостаточно с ним знаком, чтобы звать его «дорогим другом», но при девушке я мог бы к нему обращаться как-нибудь вроде «ну, не „дорогой мэтр“, разумеется, но, если вам не трудно, „мой дорогой виртуоз“», но в лавке я постарался не относить его к определенному разряду, как сказал бы Сен-Симон, и ограничился тем, что называл его на «вы», как и он меня. Среди нескольких отрезов бархата он высмотрел один, такого кричащего красного цвета, что впоследствии, несмотря на свой дурной вкус, так ни разу и не надел этот жилет. Девушка принялась за работу с двумя своими «ученицами», но мне показалось, что впечатление оказалось обоюдным, она сочла Шарля Мореля человеком «своего круга» (только элегантнее и богаче) и он ей весьма приглянулся. С огромным удивлением обнаружил я среди фотографий, которые посылал мне его отец, снимок с портрета мисс Сакрипан (то есть Одетты) кисти Эльстира, и, провожая Шарля Мореля до ворот, сказал ему: «Вряд ли вы сможете ответить на мой вопрос. Что, дядя хорошо знал эту даму? Я не совсем понимаю, к какой эпохе его жизни можно отнести его знакомство с ней, а меня это интересует из-за господина Сванна…» — «Я как раз чуть не забыл вам передать: отец велел мне обратить ваше внимание на эту даму полусвета. Она в самом деле обедала у вашего дяди в последний день, когда вы с ним виделись. Отец тогда не был уверен, следует ли вас впускать. Вы, говорят, очень понравились этой женщине легкого поведения, она надеялась увидеть вас еще раз. Но как раз в этот момент, как я слышал от отца, в вашей семье произошла ссора, и больше вы никогда не виделись с дядей». Тут он улыбнулся, издали прощаясь с племянницей Жюпьена. Она глядела на него и явно восхищалась правильным рисунком его худого лица, легкими волосами, веселыми глазами. Пожимая ему руку, я думал о г-же Сванн и мысленно удивлялся, насколько далека она была в моих воспоминаниях от «дамы в розовом», с которой отныне мне придется ее отождествлять.

Вскоре г-н де Шарлюс уселся рядом с г-жой Сванн. Во всех собраниях, куда бы он ни пришел, на мужчин он смотрел с презрением, а женщины начинали его обхаживать; он быстро объединялся с самой элегантной дамой и укрывался под сенью ее роскошного туалета. Одетый в редингот или фрак, барон напоминал при этом портрет работы великого колориста, изображающий человека в черном, рядом с которым на стул наброшен сверкающий плащ, приготовленный для какого-нибудь маскарада. Такой тет-а-тет, обычно с какой-нибудь светлостью или каким-нибудь высочеством, придавал г-ну де Шарлюсу столь ценимое им отличие от остальных. Так, например, если он приходил на какой-нибудь праздник, хозяйка дома для него одного оставляла стул в ряду, где садились только дамы, а другие мужчины тем временем теснились позади. Вдобавок, он очень громко и, казалось, с огромным увлечением рассказывал очарованной даме забавные истории, что избавляло его от обязанности идти здороваться с остальными гостями. Под укрытием благоуханной ограды, то есть избранной дамы, он оказывался один посреди гостиной, как будто в ложе посреди зрительного зала, и, когда люди подходили, чтобы приветствовать его, так сказать, сквозь ауру его прекрасной спутницы, он по уважительной причине отвечал кратко, не прерывая разговора с дамой. Разумеется, г-жа Сванн была рангом пониже, чем особы, с которыми он любил показываться. Но он был ее истовым поклонником из дружбы к Сванну, знал, что ей польстит его усердие, и сам был польщен тем, что компрометирует себя в обществе самой хорошенькой женщины в этом собрании.

Впрочем, г-жа де Вильпаризи была не вполне довольна визитом г-на де Шарлюса. Он очень любил тетку, хотя и находил в ней массу недостатков. Но временами в приступе ярости, под влиянием воображаемых обид, он, не в силах укротить свои порывы, писал ей донельзя яростные письма, в которых ссылался на всякие мелочи, которых до того как будто и не замечал. Среди прочих примеров могу привести один, о котором сам узнал в Бальбеке: г-жа де Вильпаризи опасалась, что взяла с собой недостаточно денег и ей может не хватить их до конца отдыха в Бальбеке; поскольку она была скупа и опасалась дополнительных поборов, ей не хотелось получать деньги почтовым переводом, и она попросила у г-на де Шарлюса взаймы три тысячи франков. Спустя месяц, за что-то обидевшись на тетку, он попросил, чтобы она вернула деньги телеграфным переводом. Он получил от нее две тысячи девятьсот девяноста с чем-то франков. Спустя несколько дней, увидевшись с ней в Париже, он дружески попенял ей за ошибку, допущенную банком при пересылке. «Никакой ошибки нет, — возразила г-жа де Вильпаризи, — телеграфный перевод стоит шесть франков семьдесят пять сантимов». — «Ах, если это нарочно, тогда все в порядке, — ответил г-н де Шарлюс. — Я вам сказал об этом только на случай, если вы ничего не заметили, потому что, если бы банк поступил так с людьми, которые меньше привязаны к вам, чем я, у вас могли бы быть неприятности». — «Нет-нет, все правильно». — «На самом деле вы совершенно правы», — весело заключил г-н де Шарлюс, нежно целуя тетке руку. И впрямь, он совсем на нее не сердился и только улыбнулся над ее мелочной уловкой. Но спустя некоторое время он вообразил, что в одном семейном деле тетка хотела его обвести вокруг пальца и «сплести против него целый заговор»; тетка же по наивности окопалась за спинами тех самых дельцов, с которыми, как подозревал племянник, она строила против него козни, и вот он написал ей беспримерно дерзкое и бешеное письмо. «Я не просто отомщу, — добавлял он в постскриптуме, — я выставлю вас на посмешище. С завтрашнего дня я начну рассказывать всем и каждому историю о телеграфном переводе и о шести франках семидесяти пяти сантимах, удержанных вами с трех тысяч, которые я дал вам в долг; я вас обесчещу». На другой день, вместо того чтобы начать приводить в исполнение свои угрозы, он пожалел, что написал это письмо, в котором были воистину ужасные вещи, и поехал к тетке. Да и кому он мог рассказать историю о телеграфном переводе? Теперь он жаждал не мести, а искреннего примирения, и перестал рассказывать эту историю. А вот раньше, пока он был с теткой в прекрасных отношениях, он ее рассказывал повсюду, беззлобно, просто для смеху и потому что был крайне неделикатен. Рассказывал, но г-жа де Вильпаризи об этом не знала. Поэтому, вычитав из письма, что он собирается ее обесчестить рассказом о событии, о котором он сам ей сказал, что она действовала совершенно правильно, она вообразила, что сперва он ей лгал, а потом лицемерно притворился любящим племянником. Все это как-то уладилось, но теперь каждый из них не знал, как к нему относится другой. Разумеется, здесь мы имеем дело с совершенно особым случаем периодически вспыхивающих ссор. Совершенно иначе ссорились Блок и его друзья. И г-н де Шарлюс, как мы увидим, по-другому ссорился с другими людьми, не такими, как г-жа де Вильпаризи. И все же следует помнить, что наше мнение о ближнем, дружеские и родственные отношения лишь с виду устойчивы, а на самом деле ничего подобного: они переменчивы, как море. Вот почему так часто возникают слухи о разводе супругов, которые казались дружной парой, а немного времени спустя они вновь говорят друг о друге с нежностью; вот откуда столько низостей, которые рассказывает один друг о другом — а мы-то считали их неразлучными! — но вскоре они уже помирились, а мы всё никак не опомнимся от изумления; и вот как происходит мгновенный разрыв отношений между народами.