Марсель Пруст - Сторона Германтов

Я возразил, что в таком случае даже мысль такую не нужно допускать. Ему, казалось, вовсе не улыбалось обрывать переговоры подобным образом.

— Ваша вежливость ничего не стоит, — раздраженно отвечал он. — Нет ничего приятнее, чем стараться ради того, кто этого достоин. Для лучших среди нас изучение искусства, интерес к антиквариату, коллекционирование, сады — это лишь заменитель, суррогат, алиби. Погруженные в нашу бочку, подобно Диогену, мы ищем человека. Мы выращиваем бегонии, подстригаем тисы за неимением лучшего, потому что бегонии и тисы даются нам в руки. Но мы предпочитаем ухаживать за человеческим растением, если уверены, что человек того стоит. В этом все и дело; вы, наверно, сами себя немного знаете. Стоите вы того или нет?

— Месье, ни за какие блага в мире не хотел бы я причинять вам хлопоты, — отвечал я, — но в то же время все, что исходит от вас, доставит мне огромное удовольствие. Я глубоко тронут вашим вниманием и тем, что вы бы желали быть мне полезны.

К моему удивлению, он бурно поблагодарил меня за эти слова. Подхватив меня под руку с той внезапной непринужденностью, что поразила меня уже в Бальбеке и не гармонировала с его суровой интонацией, он сказал:

— С неосмотрительностью, свойственной вашему возрасту, вы могли бы сказать нечто такое, что между нами разверзлась бы непреодолимая пропасть. А ваши слова, наоборот, именно таковы, что способны меня растрогать и подвигнуть на то, чтобы сделать для вас как можно больше.

Шагая со мной под руку и говоря мне эти слова, в которых звучали одновременно и презрение, и ласка, г-н де Шарлюс то пристально вглядывался в меня пронизывающим, тяжелым взглядом, поразившим меня еще в то первое утро, когда я заметил его перед бальбекским казино, и даже намного раньше, перед зарослями розового терновника, рядом с г-жой Сванн, которую я тогда считал его любовницей, в тансонвильском парке; этот блуждающий взгляд впивался в фиакры, которые то и дело проезжали мимо в этот час перемены лошадей, причем впивался с такой настойчивостью, что многие кучера останавливались, думая, что мы хотим его нанять. Но г-н де Шарлюс тут же их отсылал.

— Мне ни один не годится, — сказал мне барон, — все дело в фонарях, в квартале, куда они возвращаются. Мне бы хотелось, месье, — добавил он, — чтобы вы не поняли меня неправильно: с моей стороны речь идет о совершенно бескорыстном и великодушном предложении.

Меня еще больше, чем в Бальбеке, поразило, насколько его манера изъясняться похожа на манеру Сванна.

— Полагаю, вы достаточно умны, чтобы не вообразить, что я обратился к вам из-за нехватки знакомых, из страха перед одиночеством или со скуки. Я, сударь, не очень люблю говорить о своей семье, но полагаю, что юноша вашего возраста, принадлежащий к мелкой буржуазии (последние слова он с удовлетворением подчеркнул интонацией), должен быть знаком с историей Франции. В моем-то кругу люди ничего не читают и невежественны, как лакеи. Когда-то королевских камердинеров набирали из высшей знати, а теперь высшая знать не лучше камердинеров. Но такие, как вы, юные буржуа читают, и вы наверняка помните прекрасную страницу, которую написал о моих родных Мишле: «В этих могущественных Германтах я прозреваю величие. И что такое по сравнению с ними бедняга король, запертый в своем парижском дворце [187] …страницу, которую написал о моих родных Мишле… «в своем парижском дворце»? — Разумеется, французский историк Жюль Мишле (1798–1874) этого не писал, равно как и Сен-Симон, которого в связи с Германтами автор цитирует ниже, поскольку семейство Германтов — вымышленное. Эти цитаты представляют собой пастиши Пруста. ?» О себе же я, сударь, не люблю распространяться, но между прочим — и об этом намекала весьма сенсационная статья в «Таймс», — австрийский император, всегда делавший мне честь своим благоволением и желающий поддерживать со мной родственные отношения, объявил в свое время в разговоре, который стал достоянием публики, что имей граф де Шамбор рядом с собой человека, понимающего изнанку европейской политики так же глубоко, как я, граф был бы сегодня королем Франции [188] … имей граф де Шамбор… был бы сегодня королем Франции . — Последний представитель старшей ветви Бурбонов Анри де Бурбон, герцог Бордоский, граф де Шамбор (1820–1883), был после отречения Карла Х (1830) последним законным претендентом на французский трон. В 1873 г. он чуть было не стал королем, реставрация не состоялась только из-за его нежелания отказаться от белого королевского флага. . Я часто думал, сударь, что во мне, благодаря не моим скудным дарованиям, но обстоятельствам, которые вы, быть может, когда-нибудь узнаете, таятся сокровища опыта, нечто вроде тайного и бесценного досье, которое, как мне представляется, сам я не должен использовать, но оно было бы бесконечно полезно юноше, которому я в несколько месяцев передал бы то, что копил тридцать лет и чем владею, возможно, я один. Не говорю уж об интеллектуальных наслаждениях, которые ждут вас, когда вам придется узнать секреты, за обладание которыми какой-нибудь современный Мишле отдал бы годы жизни и благодаря которым многие события для него бы совершенно переосмыслились. И я имею в виду не только события, уже свершившиеся, но и цепь связанных между собой обстоятельств (это было одно из любимых выражений г-на де Шарлюса, и часто, произнося его, он складывал вместе руки, как для молитвы, но пальцы оставались прямыми, словно эта комбинация изображала обстоятельства, коих он не уточнял, и их цепь). Я раскрою вам подоплеку, о которой вы понятия не имеете, подоплеку не только прошлого, но и будущего.

Тут г-н де Шарлюс прервал сам себя и стал расспрашивать меня о Блоке, о котором говорили у г-жи де Вильпаризи, хотя барон тогда, казалось, ничего не слышал. В разговоре он умел с помощью интонации так отделять слова от их смысла, что казалось, будто он думает о другом и говорит машинально, из простой вежливости; с этой интонацией он спросил у меня, молод ли мой товарищ, хорош ли собой и тому подобное. Если бы Блок это слышал, ему было бы еще затруднительнее, чем в разговоре с г-ном де Норпуа, хотя и совсем по другой причине, выяснить, за Дрейфуса г-н де Шарлюс или против. «Нет ничего плохого в том, что вы, желая побольше узнать, водите дружбу с некоторыми инородцами», — сказал мне г-н де Шарлюс после расспросов о Блоке. Я возразил, что Блок француз. «Вот как, — отозвался г-н де Шарлюс, — а я думал, что он еврей». Когда он так явно дал понять, что одно и другое несовместимо, я предположил, что г-н де Шарлюс самый завзятый антидрейфусар из всех, кого я встречал. Но он, наоборот, отвергал предъявленное Дрейфусу обвинение в измене. Правда, вот в какой форме: «По-моему, в газетах пишут, что Дрейфус совершил преступление против своей родины, по-моему, ходят такие разговоры, правда, я на газеты внимания не обращаю, для меня их читать все равно что мыть руки, ничего интересного. Как бы то ни было, никакого преступления не было, соотечественник вашего друга совершил бы измену родине, если бы изменил Иудее, но при чем тут Франция?» Я возразил, что, случись война, евреев мобилизуют так же, как всех остальных. «По-видимому, так, и я не думаю, что это будет неблагоразумно. Но если привезут сенегальцев или мальгашей, едва ли они будут со всем пылом защищать Францию, и это вполне естественно. Вашего Дрейфуса скорей можно было бы осудить за преступление против правил гостеприимства. Но оставим это. А вы могли бы попросить вашего друга, чтобы он допустил меня на какой-нибудь прекрасный праздник в храме, мне хотелось бы увидеть обряд обрезания, послушать еврейское пение. А может быть, он мог бы снять какой-нибудь зал и устроить для меня библейское представление, что-то вроде тех сцен, сочиненных Расином по мотивам Псалмов, что разыгрывали ученицы Сен-Сира, чтобы развлечь Людовика XIV [189] …тех сцен, сочиненных Расином по мотивам Псалмов, что разыгрывали ученицы Сен-Сира, чтобы развлечь Людовика XIV . — Для учениц школы Сен-Сира, которой покровительствовала королевская фаворитка мадам де Ментенон, Расин написал две пьесы на библейские сюжеты, «Есфирь» и «Гофолию», но г-н де Шарлюс ошибается: пьес по мотивам Псалтири у Расина нет, разве что в «Есфири» наряду с Книгой Есфирь Расин отчасти вдохновлялся Псалтирью. . Вы могли бы, наверно, договориться даже, чтобы они разыграли смешные сценки. Например, борьбу между вашим другом и его отцом, и чтобы он его ранил, как Давид Голиафа. Получился бы превосходный фарс. И уж заодно он мог бы потрепать свою мамашу или, как говорила моя старушка-няня, маточку. Это было бы превосходно и пришлось бы нам по вкусу, дружок, ведь мы любим экзотические зрелища, а отлупить это утонченное европейское создание означало бы проучить старую каргу по заслугам». Произнося эту кошмарную и полубезумную тираду, г-н де Шарлюс до боли сжал мне руку. Я помнил, как часто родные г-на де Шарлюса упоминали об удивительной доброте, с которой он относился к своей старенькой няне, чье мольеровское просторечие он только что привел, и мне подумалось, до чего же по-разному уживаются в человеке доброта и злоба, как мало мы еще об этом знаем и как любопытно было бы изучить их взаимодействие в одном и том же сердце.