Марсель Пруст - Сторона Германтов

Но окончательно госпожа де Вильпаризи, а на самом деле госпожа Тирьон, пала в моих глазах, когда я увидел смешанное общество у нее в салоне. Мне представлялось несправедливым, чтобы женщина, чьи титул и имя столь недавнего происхождения, слыла важной персоной у современников, а впоследствии и у потомства благодаря дружеским отношениям с королевской семьей. Госпожа де Вильпаризи вновь стала особой, которой представлялась мне в детстве, особой, в которой не было ничего аристократического, ничего общего с ее великосветской родней. Впоследствии она всегда была с нами очень любезна. Время от времени я ее навещал, а она иногда посылала мне какую-нибудь памятную вещицу. Но мне никогда не казалось, что она принадлежит к Сен-Жерменскому предместью, и, если бы мне понадобилось что-нибудь о нем разузнать, к ней бы я обратился за сведениями в последнюю очередь. Теперь, — продолжал г-н де Шарлюс, — вы только повредите своему положению, поглупеете и испортите себе характер, если и дальше будете бывать в свете. И потом, нужно обращать особое внимание на то, с кем вы дружите. Заводите любовниц, если ваша семья не возражает, это меня не касается, я даже это приветствую, юный хитрец, ведь вам, юный хитрец, скоро уже придет время бриться, — заметил г-н де Шарлюс, потрепав меня по подбородку. — Но выбор друзей-мужчин — дело крайне важное. Из десяти молодых людей восемь — жалкий сброд, мелкие негодяи, способные нанести вам такой вред, от которого вы никогда не оправитесь. А вот мой племянник Сен-Лу на худой конец вполне годится вам в товарищи. С точки зрения вашего будущего он ничем не сумеет вам помочь, но с этим я и сам справлюсь. А чтобы ходить с вами повсюду, когда вы устанете от моего общества, он, на мой взгляд, годится. Он хотя бы настоящий мужчина, а не один из этих женоподобных неженок, смахивающих на «тапеток», которые так и кишат повсюду и, того и гляди, завтра же потащат на эшафот новую жертву. (Я не знал, что значит «тапетки». Тот, кто это знает, удивился бы не меньше, чем я. Светские люди охотно употребляют вульгаризмы, а те, кого можно кое в чем упрекнуть, охотно демонстрируют, что ничуть не боятся об этом говорить. С их точки зрения, это доказывает их невинность. Но они не чувствуют, как далеко можно зайти и в какой момент шутка становится слишком одиозной, слишком непристойной и доказывает уже не простодушие, а испорченность говорящего.) Он не такой, как другие, он очень милый, очень серьезный юноша.

Я невольно улыбнулся, слыша этот эпитет «серьезный», которому интонация г-на де Шарлюса придавала смысл «добродетельный», «добропорядочный»: так о скромной работнице говорят, что она «серьезная». В этот миг мимо, вихляясь во все стороны, проезжал фиакр; молодой, полупьяный на вид кучер правил, устроившись не на своем сиденье, а в глубине экипажа, на подушках. Г-н де Шарлюс проворно его остановил.

— В какую сторону вам надо?

— В ту же, что вам (это меня удивило, потому что г-н де Шарлюс до этого уже отказался от нескольких фиакров с фонарями того же цвета).

— Но я уже не могу пересесть на свое сиденье. Ничего, если я останусь в экипаже?

— Хорошо, только опустите верх. Словом, подумайте о моем предложении, — сказал мне на прощанье г-н де Шарлюс, — даю вам несколько дней на размышление, напишите мне. Повторяю, нужно, чтобы я виделся с вами каждый день и получил от вас надежные доказательства верности и скромности, которые, впрочем, как я вижу, вы способны мне дать. Но в жизни я не раз убеждался, что внешность обманчива, и не желаю больше ей доверяться. Черт побери, да это все равно, как если бы я захотел, прежде чем расстаться с сокровищем, знать, в чьи руки его передаю. Словом, запомните хорошо, что я вам предлагаю; вы как Геракл на перепутье двух дорог [196] …Геракл на перепутье двух дорог … — Эту аллегорическую легенду рассказал софист Продик из Кеоса, друг Сократа и Платона: совсем еще юный Геракл сидел на распутье и размышлял, какую дорогу выбрать, и к нему подошли две женщины — Изнеженность и Добродетель. Изнеженность рисовала ему картины жизни, полной удовольствий, Добродетель указывала на тяжелый путь служения людям и испытаний, ведущий к бессмертию и славе. Геракл сознательно отверг легкий путь. , только мускулатура у вас, к сожалению, куда слабее, чем у него. Смотрите, как бы вам не жалеть потом всю оставшуюся жизнь, что не выбрали ту дорогу, что ведет к добродетели. Как, — обратился он к кучеру, — вы еще не опустили верх? Я сам опущу. Впрочем, имея в виду ваше состояние, лучше и править буду я. — И он вскочил рядом с кучером на сиденье фиакра, и лошади тут же рванулись с места крупной рысью.

А я вернулся домой и словно опять услышал недавний разговор между Блоком и г-ном де Норпуа, только гораздо короче, ожесточеннее и нелепей: теперь это был спор между нашим дворецким, который был за Дрейфуса, и дворецким Германтов, который был против. И в самом деле, правда и неправда, которыми обменивались наверху интеллектуалы Лиги французского отечества и Лиги прав человека [197] … интеллектуалы… Лиги прав человека … — Лигу прав человека основал в 1898 г. сенатор Жак-Людовик Трарьё. Она объединила интеллектуалов-дрейфусаров. , распространялись вглубь, в самую гущу народа. Г-н Ренак манипулировал чувствами людей, никогда его не видевших [198] Г-н Ренак манипулировал чувствами людей, никогда его не видевших … — Жозеф Ренак был евреем. По мнению французского комментатора, Пруст преувеличивает его политическое влияние, хотя он и в самом деле активно защищал Дрейфуса. , а для него самого дело Дрейфуса было только умственным упражнением, неопровержимой теоремой; эту теорему он доказал поразительными, небывалыми достижениями разумной политики (которые, по мнению некоторых, обернулись против Франции). За два года министерство Бийо он заменил министерством Клемансо [199] За два года министерство Бийо он заменил министерством Клемансо … — Генерал Жан-Батист Бийо (1828–1907) с 1896 по 1898 г. был военным министром. Золя обвинил его в том, что он внес изменения в документы, доказывающие невиновность Дрейфуса. Жорж Клемансо в 1906 г. был в течение семи месяцев министром внутренних дел, затем до 1909 г. премьер-министром; он ратовал за освобождение Дрейфуса. , коренным образом изменил общественное мнение, вызволил из тюрьмы Пикара и устроил его, неблагодарного, в военное министерство. Возможно, этим рационалистом, мастером манипулировать толпой, в свою очередь манипулировала чреда его предков. Если уж наиболее достоверные философские системы рождаются в конечном счете под влиянием чувства, тогда почему чувство не могло исподтишка, без ведома реалистичного политика руководить его сознанием в таком простом деле, как дело Дрейфуса? Блок полагал, что сторону Дрейфуса он принял в силу логики, хотя знал, что носом, кожей и волосами обязан своему племени. Конечно, разум свободнее, и все же он повинуется некоторым законам, которые не сам он себе навязал. Что до дворецкого Германтов и нашего, это был особый случай. Волны двух течений, за Дрейфуса и против, разделившие Францию сверху донизу, почти не поднимали шума, но изредка расходившееся от них эхо было искренним. Слыша, как кто-нибудь посреди разговора, намеренно уклоняющегося от дела Дрейфуса, исподволь предсказывает перемену политического курса, как правило вымышленную, но явно желанную, можно было по предмету его предсказаний догадаться, чего он хочет. Например, по некоторым поводам схлестывались робкое бескорыстное служение и священное негодование. Два дворецких, которых я услышал, придя домой, были исключением из правила. Наш обиняками давал понять, что Дрейфус виновен, а служивший у Германтов — что невиновен. Не то чтобы им хотелось скрыть свои убеждения, скорее они поддались злости и ожесточению спора. Наш дворецкий, не убежденный в пересмотре дела, хотел заранее, на случай провала, лишить дворецкого Германтов радости верить, что правое дело проиграно. А тот полагал, что в случае, если в пересмотре будет отказано, нашему будет обиднее знать, что на Чертовом острове томится невинный человек. На обоих смотрел швейцар. Мне показалось, что это не он сеет раздоры среди прислуги Германтов.