Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Когда-то меня больше привлекали прогулки в плохую погоду. Тогда мне хотелось обрести в Бальбеке «страну киммерийцев», и ясные дни были неуместны, это было вторжение пошлого пляжного лета в древнюю страну, подернутую туманами. Но теперь всё, что я раньше презирал, убирал с глаз долой, не только солнечное сияние, но даже регаты, даже скачки, — всё это теперь я страстно выискивал по той же причине, по какой прежде мечтал только о бурях на море: дело в том, что в разные периоды и те и другие бывали для меня связаны с какой-нибудь эстетической идеей. Иногда мы с моими подругами ходили навещать Эльстира, и в те дни, когда в мастерской были девушки, он охотнее всего показывал наброски портретов хорошеньких яхтсменок или эскиз ипподрома, расположенного вблизи Бальбека. Сперва я застенчиво признался Эльстиру, что мне не хотелось присоединяться к толпам, которые там собирались. «Вы неправы, — возразил он. — Это так красиво и так любопытно. Во-первых, жокей — это необыкновенное существо, на него устремлено столько взглядов, а сам он там, перед паддоком, хмурый, бесцветный в своей яркой жокейской куртке, сливается воедино с гарцующим конем, которого он себе подчиняет, и до чего интересно проследить за его профессиональными приемами и показать, что и он, и попона его лошади — яркое цветовое пятно на скаковом поле. Как всё преображается на этой залитой светом огромности скакового поля, где вас поражает столько теней, отблесков — такого нигде больше увидишь. А женщины какими могут быть красавицами! Особенно прелестна была публика на первых скачках, там были невероятно элегантные дамы, и всё это озарял насыщенный влагой голландский свет, так что даже на самом солнцепеке чувствовался пронизывающий холодок, поднимающийся от воды. В жизни не видел, чтобы женщин, едущих в каретах или глядящих в бинокли, озарял такой свет: его, наверно, порождает морская влажность. Ах, как бы я хотел это передать; я вернулся с этих скачек с безумным желанием работать!» Потом он стал восторгаться гонками парусников еще больше, чем скачками, и я понял, что для современного художника так же интересны регаты и спортивные сборища, где в сине-зеленом свете морского ипподрома плещутся красиво одетые женщины, как для Веронезе или Карпаччо праздники, которые они так любили изображать. «Ваше сравнение очень точно, тем более что они изображали такие города, где праздники были отчасти связаны с водой, — сказал мне Эльстир. — Только красота судов в ту эпоху чаще всего заключалась в их тяжеловесности, замысловатости. Устраивали состязания на воде, прямо как здесь, обычно в честь какого-нибудь посольства, вроде того, что Карпаччо изобразил в „Легенде о святой Урсуле“ [279] … посольства, вроде того, что Карпаччо изобразил в «Легенде о святой Урсуле» . — Пруст чрезвычайно ценил Карпаччо, видел его цикл «Легенда о св. Урсуле» и другие полотна в галерее Академии в Венеции и много раз упоминает его в романе. По преданию, на св. Урсуле, королевской дочери, захотел жениться наследник английского престола и прислал за ней посольство. На одной из 9 картин цикла изображена встреча английских послов (художник, вопреки легенде, перенес эпизод в Венецию); мы видим их корабль, лагуну, венецианские дворцы и храмы, а на переднем плане пышную встречу послов. . Корабли были громоздкие, похожие на архитектурные сооружения, чуть ли не амфибии, словно маленькие Венеции посреди большой; их пришвартовывали посредством перекидных мостов, драпировали алым атласом и персидскими коврами, и женщины в вишневом бархате или зеленом камчатном полотне проплывали совсем близко от балконов, инкрустированных разноцветным мрамором, с которых, глядя на них, наклонялись другие женщины, в платьях с черными рукавами с белыми прорезями, скрепленными жемчугом или украшенными гипюром. И уже непонятно было, где кончается земля, где начинается вода, где еще дворец, где уже корабль, каравелла, галера, Буцентавр» [280] Буцентавр , или Бучинторо ( ит. Bucintoro) — венецианская церемониальная галера; она была официальной галерой дожей Венеции. Начиная с XII в. и до 1798 г., в праздник Вознесения дож выходил на галере, чтобы совершить церемонию обручения с Адриатическим морем. Бучинторо привлекал особое внимание двух венецианских художников: Франческо Гварди и Каналетто. . Альбертина со страстным вниманием слушала, как Эльстир описывал подробности туалетов и роскошные зрелища. «Ах, как бы мне хотелось такой гипюр, о котором вы говорите! — воскликнула она. — Венецианское кружево так прекрасно! И до чего бы мне хотелось поехать в Венецию!»

— Быть может, скоро вы сможете любоваться чудесными тканями, которые там носили, — сказал ей Эльстир. — Мы уже давно нигде не видели их, кроме как на картинах венецианских художников, да изредка — в церковных сокровищницах; иногда они попадали на аукционы. Но говорят, один венецианский художник, Фортуни, нашел утраченный секрет их изготовления, и через несколько лет женщины смогут носить на прогулке, а главное, дома, такой же великолепный бархат, как тот, который Венеция разукрашивала для своих патрицианок восточными орнаментами [281] … один венецианский художник, Фортуни… восточными орнаментами . — Мариано Фортуни-и-Мадрасо (1871–1949) — испанский художник-модельер, декоратор, дизайнер; в 1907 г. основал в Венеции фабрику тканей и ковров, которые продавались и в Париже. Пруст оценил Фортуни в самом начале его известности и вдохновлялся его произведениями в своей работе над романом. . Право, не знаю, понравится ли мне это, не будут ли эти наряды казаться анахронизмом на сегодняшних женщинах, даже тех, что щеголяют на регатах, ведь наши современные прогулочные корабли — полная противоположность тем, которыми владела Венеция, «королева Адриатики». Самое привлекательное в яхте, в ее обстановке, в нарядах яхтсменов — это простота всего морского, а я так люблю море! Откровенно говоря, сегодняшние моды мне милее мод эпохи Веронезе и даже Карпаччо. Что хорошо в наших яхтах — особенно в яхтах среднего размера, не люблю я огромных, тех, что уже почти корабли: с яхтами, как со шляпами, нужно соблюдать меру — это штука простая, без отделки, светлая, серенькая, а когда небо подернуто дымкой и воздух голубоватый, она вся кремовая, воздушная. Каюта, в которой вы находитесь, должна напоминать маленькое кафе. И с нарядами женщин на яхте то же самое; мило выглядят легкие, белые, однотонные наряды, полотняные, батистовые, полосатого шелка, тиковые: на солнце на фоне синего моря они выглядят такими же ослепительно-белыми, как белый парус. Впрочем, хорошо одеваются очень немногие женщины, хотя иные бывают великолепны. Мадемуазель Леа появилась на скачках в маленькой белой шляпке и с белым зонтиком, это было восхитительно. За этот маленький зонтик я бы отдал всё на свете. — Мне хотелось знать, чем этот маленький зонтик отличается от остальных, а Альбертине этого хотелось еще больше, хотя по другой причине, из женского кокетства. Но, как говорила Франсуаза о своем суфле: «Тут всё дело в сноровке» — зонтик, оказывается, отличался особым покроем. «Совсем маленький, — объяснял Эльстир, — совсем круглый, как китайский зонтик от солнца». Я называл зонтики разных женщин, но всё это было не то. Эльстиру все они казались чудовищными. Он был разборчив, вкус у него был изысканный: для него разница между теми безобразными одеждами, что носили три четверти женщин, и красивой вещью, приводившей его в восторг, состояла в сущем пустяке, но в этом пустяке было всё дело; причем если во мне при виде любой роскоши полностью замирала способность к творчеству, то в нем, наоборот, всё прекрасное возбуждало желание писать, «чтобы попробовать сделать что-нибудь такое же славное». «Гляньте, малышка уже поняла, что это были за шляпка и зонтик», — сказал мне Эльстир, кивнув на Альбертину, у которой от вожделения загорелись глаза. «Как бы я хотела быть богатой, чтобы у меня была яхта, — сказала она художнику. — Я бы с вами советовалась о том, как на ней всё устроить. Какие бы прекрасные путешествия я на ней совершала! И как здорово было бы участвовать в регатах в Каусе [282] И как здорово было бы участвовать в регатах в Каусе . — Ка́ус ( англ . Cowes) — город на севере острова Уайт, Англия. С 1826 г. в городе проходит ежегодная регата «Cowes Week». . А автомобиль! Вам нравятся женские моды для поездок на автомобиле?» — «Нет, — отвечал Эльстир, — но это дело будущего. Впрочем, настоящих мастеров мало, один-два, Калло, хотя она слишком увлекается кружевами, Дусе, Шерюи, иногда Пакен, остальные ужасны» [283] … Калло… Дусе, Шерюи, иногда Пакен, остальные ужасны . — Сестры Калло — Мари, Марта, Регина и Жозефина — в 1895 г. создали небольшое объединение, превратившееся позже в большой дом мод. Они создавали экзотические наряды и стильную одежду на каждый день. Жак Дусе — французский модельер, коллекционер и меценат, один из главных модельеров конца века, культивировавший эстетику XVIII в.; он одевал актрис Режану и Сару Бернар, а также Лиану де Пужи, знаменитую красавицу, танцовщицу и писательницу, послужившую Прусту одной из моделей для Одетты де Креси. Мадлен Шерюи стала владелицей собственного Дома моды около 1905 г., создавала вечерние и свадебные платья, прогулочные костюмы и т. д. Жанна Пакен — одна из тех, кто основал стиль модерн в области высокой моды. Ее платья высоко ценились в аристократических кругах, их носили королевы Испании, Португалии, Бельгии, жены миллионеров Рокфеллера, Астора, Вандербильта, знаменитые актрисы и т. д. Отметим, что в 1912 г. Мадлен Шерюи, Жак Дусе, Жанна Пакен вместе с другими известными парижскими кутюрье той эпохи начали выпускать новый журнал мод «Ля газетт дю бон тон» (он выходил до 1925 г.). Иллюстраторами там работали прекрасные художники той эпохи, в том числе Эрте, Поль Ириб, Жорж Барбье, так что благодаря им сохранилось множество изображений моделей этих кутюрье, — прекрасные образцы стиля ар-деко. . — «И что ж, между туалетом от Калло и от обычного портного такая огромная разница?» — спросил я у Альбертины. «Разница неописуемая, мой мальчик, — отвечала она. — Уж ты меня прости. Но увы! То, что у других стоит триста франков, у них стоит две тысячи. Зато и выглядит по-другому, и только тем, кто совсем не разбирается, кажется, что это похоже». — «Прекрасно, — отозвался Эльстир, не доходя, впрочем, до утверждения, что разница так же огромна, как между статуями Реймского собора и церкви Святого Августина… [284] …между статуями Реймского собора и церкви Святого Августина … — Церковь Св. Августина в Париже была построена в XIX в. (с 1860 по 1871 г.); ее стиль эклектичен, в нем сочетаются элементы романского и византийского искусства. На фасаде над арками имеются символические скульптурные изображения четырех евангелистов, а на фризе ниже розетки — статуи двенадцати апостолов. При всей красоте и монументальности эта церковь, конечно, не может соперничать с готическим Реймским собором, одним из самых древних и прекрасных во Франции; многочисленные статуи, которыми украшены его порталы, считаются лучшими во всей Европе. — Кстати о соборах, — продолжал он, обращаясь именно ко мне, потому что его слова были продолжением разговора, в котором девушки не участвовали, да он бы их нисколько и не заинтересовал, — я вам на днях говорил о бальбекской церкви и сравнивал ее с огромной скалой, с огромным нагромождением местного камня, но вот вам обратный пример, — сказал он, показывая мне одну акварель, — посмотрите на вот эти скалы (я этот эскиз набросал совсем близко отсюда, в Кренье [285] … я этот эскиз набросал совсем близко отсюда, в Кренье … — Усадьба Кренье находится в Трувиле; Пруст, которому был знаком Трувиль, рекомендовал Кренье своей приятельнице Луизе де Морнан как прекрасное место для прогулок. ), посмотрите, как мощно и в то же время изысканно они тянутся ввысь, точь-в-точь собор». И впрямь, они напоминали огромные розовые стрельчатые арки. Но Эльстир писал в знойный день, и они словно рассыпались в пыль, растворялись в жаре, наполовину выпившей море, которое по всей ширине полотна словно почти уже перешло в газообразное состояние. Свет как будто разрушал реальность, и она сосредоточивалась в темных прозрачных формах, которые по контрасту создавали впечатление невероятно захватывающей и близкой жизни: это были тени. Почти все они, преображенные прохладой, улетев от пылающего морского простора, перебрались к подножию скал, куда не дотягивалось солнце; остальные медленно плавали над водой, словно дельфины, и цеплялись к бортам прогулочных лодок, расширяя их своими синими лоснящимися телами. Наверно, та жажда прохлады, которую они излучали, лучше всего передавала ощущение жары, царившей в тот день, и я воскликнул: как жаль, что я никогда не был в Кренье! Альбертина с Андре уверяли, что я уже сто раз там был. Если и так, то я не знал и не догадывался, что когда-нибудь этот вид возбудит во мне такую жажду красоты, причем не природной, не той, которую я искал до сих пор в бальбекских скалах, но скорее архитектурной. А главное, я ведь отправился на поиски царства штормов, но на прогулках с г-жой де Вильпаризи океан нам виделся только мельком, издали, нарисованный за дальними деревьями; я нигде не находил по-настоящему реального, текучего, живого океана, по-настоящему перекатывающего свои водяные валы; раньше-то мне хотелось видеть его только в оцепенении, под зимним саваном тумана — мог ли я поверить тогда, что буду мечтать о море, превратившемся в белёсый пар, утратившем плотность и цвет. Но Эльстир, как те, что задремывали в разомлевших от солнца лодках, до такой глубины изведал очарование этого моря, что сумел передать, закрепить на холсте неуловимую рябь на воде, пульсацию минуты счастья; и перед этим колдовским портретом вами овладевала такая любовь, что хотелось только пуститься по свету на поиски умчавшегося дня во всей его сонной мимолетной прелести.