Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

В конце концов у нас тоже завелось знакомство — благодаря бабушке, хоть и вопреки ее желанию: они с г-жой де Вильпаризи однажды утром столкнулись в дверях, и пришлось им друг друга признать; сперва они поудивлялись, поколебались, попятились, посомневались и наконец рассыпались в любезностях и изъявлениях радости, точь-в-точь как в некоторых пьесах Мольера, где два актера долго произносят каждый свой монолог, стоя в нескольких шагах друг от друга, и предполагается, что они друг друга не видят, но вот они внезапно заметили друг друга, не верят своим глазам, перебивают друг друга и в конце концов говорят одновременно — и тут сердца их устремляются вслед за диалогом и они бросаются друг другу в объятья [175] … точь-в-точь как в некоторых пьесах Мольера… они бросаются друг другу в объятья . — По мнению комментаторов, имеется в виду начало 4-го явления первого действия «Школы жен». . Г-жа де Вильпаризи очень скоро попыталась из деликатности идти своей дорогой, чтобы не задерживать бабушку, но тут уж бабушка не отпустила ее до самого завтрака, желая ее расспросить, как она добилась того, что получает почту раньше, чем мы, и каким образом ей так хорошо жарят мясо (г-жа де Вильпаризи была большая гурманка и не жаловала гостиничную кухню, где нам готовили блюда, о которых бабушка, опять-таки цитируя мадам де Севинье, отзывалась так: «До того вкусно, что впору умереть с голоду») [176] … бабушка, опять-таки цитируя мадам де Севинье… «…впору умереть с голоду».. . — В письме от 30 июля 1689 г. мадам де Севинье пишет: «Ужин был такой великолепный, что впору с голоду умереть». . Отныне маркиза каждый день в ожидании, когда ей подадут еду, присаживалась в ресторане к нашему столику, причем настаивала, чтобы мы не вставали и вообще ни в чем себя не беспокоили. Кроме того, мы теперь часто задерживались в ресторане, чтобы с ней поболтать после завтрака, когда на скатертях уже валяются в неприглядном беспорядке ножи и скомканные салфетки. А мне хотелось любить Бальбек, но для этого мне нужно было всё время сознавать, что я на самом краю земли, и вот я изо всех сил старался смотреть вдаль и не видеть ничего, кроме моря, искать в нем описанные Бодлером красоты и не задевать взглядом нашего стола, кроме как в те дни, когда подавали какую-нибудь огромную рыбину, морское чудище, явившееся, в отличие от ножей и вилок, из первобытных времен, когда в Океане начинала бурлить жизнь, из эпохи киммерийцев, — чудище, чье тело, с бесчисленными позвонками, с голубыми и розовыми прожилками, выстроила природа, но выстроила по архитектурному плану, как многоцветный морской собор.

Как парикмахер радуется, видя, что офицер, которого он обслуживает с особым почтением, заметил нового клиента, вошедшего и севшего рядом с ним на банкетку, и понимает, что эти двое принадлежат к одному кругу, и невольно улыбается, готовя тазик и мыло, ведь его заведение из простого парикмахерского салона, где оказывают прозаические услуги, превращается в приют светских радостей — вот так Эме, видя, что г-жа де Вильпаризи обрела в нас старинных друзей, поспешал для нас за водой для полоскания с улыбкой, исполненной скромной гордыни и мудрой сдержанности, подобный хозяйке дома, знающей, когда следует оставить гостей одних. А еще он был похож на счастливого и растроганного отца, который, стараясь не спугнуть счастья, следит за помолвкой, намечающейся у него за столом. Вообще говоря, стоило при Эме произнести имя титулованной особы, и на лице у него изображалось счастье — в отличие от Франсуазы, которая, слыша «граф такой-то», тут же начинала хмуриться, разговаривала сквозь зубы, отрывисто, и означало это, что она обожает благородных не меньше Эме, а больше. И потом, у Франсуазы было качество, которое в других она считала самым большим недостатком, — гордость. Она не принадлежала к породе добродушных, приятных в обиходе людей, воплощением которой был Эме. Такие люди испытывают и демонстрируют живейшее удовольствие, когда им рассказывают пикантную новость, известную узкому кругу и не попавшую в газеты. А Франсуаза не желала показать своего удивления. При ней можно было сказать, что эрцгерцог Рудольф, о существовании которого она даже не подозревала, вовсе не умер, как все убеждены, а жив — и она бы ответила: «Ну да», как будто давно об этом знает [177] … эрцгерцог Рудольф… как будто давно об этом знает . — Имеется в виду кронпринц Австрии Рудольф, который был найден мертвым вместе с его любовницей баронессой Марией Вечерой 30 января 1889 г. в охотничьем замке Майерлинг. . Услышав дворянское имя даже от нас — а ведь нас она с таким смирением называла хозяевами и, казалось, мы ее вполне укротили, — она еле справлялась с приступом гнева; впрочем, дело было, возможно, просто в том, что она происходила из семьи, занимавшей в их деревне почетное и прочное положение, пользовавшейся уважением у всех, кроме этих самых дворян, а Эме, напротив, с детства прислуживал дворянам, а может, даже был ими воспитан из милосердия. По всему по этому, с точки зрения Франсуазы, г-же де Вильпаризи надо было еще чем-нибудь искупить свое благородство. А это, особенно во Франции, особый талант, единственное занятие, подобающее благородным дамам и господам. Франсуаза, склонная, как все слуги, постоянно накапливать отрывочные наблюдения об отношениях хозяев с другими людьми, нередко приходя к ошибочным выводам (подобно натуралисту, наблюдающему жизнь животных), вечно воображала, что кто-то нами «пренебрегает»: к такому выводу ее закономерно толкали как чрезмерная любовь к нам, так и удовольствие нам досадить. Но убедившись, как неслыханно предупредительна к нам и к ней самой г-жа де Вильпаризи, Франсуаза простила ей, что она маркиза, и, благодарная ей за то, что она, даром что маркиза, с нами дружит, стала любить ее больше всех других наших знакомых. Ведь никто из них не заботился о нас с таким постоянством, как она. Стоило бабушке признаться, что пропустила книгу, которую читала г-жа де Вильпаризи, или похвалить фрукты, которые той прислала подруга, час спустя лакей уже поднимался по лестнице и нес нам книгу или фрукты. А потом, когда мы с ней встречались, в ответ на нашу благодарность, она только и говорила с таким видом, словно подыскивала своему подарку оправдание, упирая на его полезность: «Это не шедевр, но газеты приносят так поздно, надо же иметь под рукой что почитать!» или «На море благоразумнее есть фрукты, в которых мы уверены». «Мне сдается, что вы никогда не едите устриц, — сказала нам как-то г-жа де Вильпаризи (отчего только усилилось мое к ним отвращение: живая устричная плоть была мне даже противнее, чем липкие медузы, портившие бальбекский пляж), — они на этом побережье восхитительны! Кстати, когда горничная понесет мои письма на почту, я скажу ей, чтобы и ваши захватила. Неужели ваша дочь пишет вам каждый день ? И у вас с ней хватает тем для писем?» Бабушка замолчала, возможно из презрения, ведь она не раз повторяла маме слова мадам де Севинье: «Едва получив письмо, я уж хочу другое, я только и живу ради того, чтобы их получать. Не многие достойны понять мои чувства». И я опасался, как бы она не применила к г-же де Вильпаризи продолжение этой фразы: «К таким людям я и тянусь, а остальных избегаю» [178] «Едва получив письмо, я уж хочу другое… а остальных избегаю». — Первое предложение заимствовано из письма мадам де Севинье к дочери от 18 февраля 1671 г., второе — от 11 февраля того же года; следующая фраза придумана Прустом, у мадам де Севинье ее нет. . Но бабушка рассыпалась в похвалах фруктам, которые г-жа де Вильпаризи прислала нам накануне. Они были в самом деле до того хороши, что директор, несмотря на ревность (ведь мы пренебрегли теми, что красовались в гостиничных вазах!), сказал мне: «Я тоже отношусь к фруктам фривольнее, чем к любому другому десерту!» Бабушка призналась подруге, что она их особенно оценила по сравнению с теми, чаще всего ужасными, которые подают в отеле. «Не могу сказать, как мадам де Севинье, — добавила она, — что если нам взбредет в голову добыть скверные фрукты, нам придется их выписать из Парижа» [179] « Не могу сказать, как мадам де Севинье… выписать из Парижа» . — Неточная цитата из письма мадам де Севинье Куланжу от 9 сентября 1694 г. . — «Ах да, вы ведь читаете мадам де Севинье. С первого дня вижу вас с ее письмами (она забыла, что никогда не замечала бабушки в отеле, пока они не столкнулись в дверях). А вам не кажется, что все эти ее заботы о дочери несколько преувеличены? Она так много об этом говорит, что это звучит неискренне. Ей не хватает естественности». Бабушка не сочла нужным спорить и, не желая говорить о любимых книгах с собеседницей, которая ее не поймет, поставила сумку на мемуары мадам де Босержан, пряча их от взгляда маркизы.