Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Г-жа де Вильпаризи предупредила нас, что вскоре уже не сможет видеться с нами так часто. Она будет посвящать много времени юному племяннику, который готовится к поступлению в Сомюр [203] В Сомюре с конца XVI в. находится знаменитая кавалерийская школа. , а сейчас находится со своим гарнизоном неподалеку, в Донсьере, и приедет провести с нею несколько недель своего отпуска. Во время прогулок она расхваливала нам его острый ум, но главное, его доброе сердце; я уже воображал, как он проникнется ко мне симпатией и как я стану его любимым другом; перед его приездом его тетка поведала моей бабушке, что он, к сожалению, попался в сети дурной женщины, потерял голову, а эта женщина не выпустит свою добычу; я был убежден, что такая любовь неизбежно кончается безумием, убийством, самоубийством, и, сокрушаясь о том, что нашей дружбе, столь прекрасной, даром что я никогда не видел этого юношу, суждено продлиться так недолго, я оплакивал ее и несчастья, которые ее ожидали, как оплакивают любимого человека, о котором только что узнали, что он тяжко болен и дни его сочтены.

Как-то днем, в страшную жару, я сидел в ресторане гостиницы, где царил полумрак по причине задернутых штор, защищавших от солнца, которое красило их в желтый цвет, а в зазорах между ними подмигивала морская синева, и вдруг увидел, как по центральной аллее, которая вела с пляжа к улице, идет высокий, стройный молодой человек с распахнутым воротом, с высоко и гордо вскинутой головой, с проницательным взглядом; кожа у него была такая бледная, а волосы такие золотистые, будто вобрали в себя все солнечные лучи. Шел он быстро; на нем был костюм из мягкой белесой ткани, никогда бы я не подумал, что мужчина посмеет так одеваться, и такой легкий, что намекал не столько на прохладу в ресторане, сколько на жару и солнце на улице. Глаза у него были цвета морской воды, из одного глаза то и дело падал монокль. Все с любопытством провожали его взглядами, все знали, что это молодой маркиз де Сен-Лу, который славится элегантностью. Все газеты поместили описание костюма, в котором он недавно выступал в качестве секунданта молодого герцога д’Юзеса на дуэли. Казалось, особой красоте его волос, глаз, кожи, осанки, выделявших его в любой толпе, как рудную жилу лазурного светоносного опала, стиснутого грубой породой, подобала особая жизнь, не такая, как у других. И прежде, когда за него соперничали самые хорошенькие женщины высшего света, пока у него не завелась связь, на которую сетовала г-жа де Вильпаризи, стоило ему оказаться, например, на пляже рядом с признанной красавицей, за которой он ухаживал, всеобщее внимание устремлялось не только на нее, но и на него. Из-за его «щегольства», бесцеремонности молодого «льва», а главное, из-за его необыкновенной красоты кое-кто даже находил его несколько женоподобным, но это не ставилось ему в вину, потому что все знали о его мужественности и о том, как он страстно любит женщин. Это и был племянник г-жи де Вильпаризи, о котором она нам толковала. Я с восторгом думал, что несколько недель буду водить с ним знакомство, и не сомневался, что он меня полюбит. Он быстро пересек гостиницу из конца в конец, поспешая, казалось, вслед за собственным моноклем, который порхал перед ним, словно бабочка. Он пришел с пляжа, и море, до половины затопившее стеклянные стены холла, служило ему фоном, на котором он вырисовывался во весь рост, словно на одном из тех портретов, где художники делают вид, будто совершенно бесхитростно передают свои самые точные наблюдения над реальной жизнью, но выбирают для своих моделей достойное обрамление, площадку для игры в поло или в гольф, беговое поле, палубу яхты, и этим словно предлагают современную версию тех полотен, на которых старые мастера изображали фигуру человека на первом плане в пейзаже. У дверей дожидался экипаж, запряженный двумя лошадьми; монокль продолжал резвиться на залитой солнцем дороге, а племянник г-жи де Вильпаризи взял вожжи, которые подал ему кучер, сел рядом с ним и пустил лошадей шагом, одновременно распечатывая письмо, поданное ему директором, — всё это с элегантностью и самообладанием, с каким великий пианист в простеньком пассаже, где, кажется, невозможно ничего такого, умеет показать, насколько он превосходит заурядного исполнителя.

Какое же разочарование постигло меня в последующие дни: всякий раз, как я встречал его в отеле или вне отеля — воротник нараспашку, кисти рук в непрестанном гармоническом движении вокруг неуловимого пляшущего лорнета, казавшегося их центром тяжести, — я понимал, что он и не пытается с нами сблизиться, и видел, что он с нами не здоровается, хотя не мог не знать, что мы друзья его тетки. И, помня, как дружелюбно со мной обходилась г-жа де Вильпаризи, а до нее г-н де Норпуа, я думал, что они, наверно, не настоящие аристократы, а возможно, есть особая статья законов, обязательных для знати, позволяющая женщинам и некоторым дипломатам по неведомой мне причине в общении с разночинцами обходиться без заносчивости, которую, напротив, обязан неуклонно демонстрировать молодой маркиз. Голос разума мог бы мне подсказать, что это не так. Но в занятном возрасте, которого я достиг, возрасте не столько переходном, сколько плодотворном, мы редко считаемся с голосом разума, и самые маловажные свойства людей представляются нам неотъемлемыми чертами их личности. Вокруг нас сплошь чудовища или божества, и нет нам покою. Какой бы поступок мы ни совершили, позже нам захочется, чтобы ничего этого не было. А лучше бы нам жалеть, наоборот, об утрате той непосредственности, которая толкала нас на эти поступки. Позже мы начинаем видеть мир с более практической точки зрения, в полном согласии с остальными членами общества, и все-таки единственное время, когда мы чему-то учились, — это отрочество.

Заносчивость, которую я замечал в г-не де Сен-Лу, и черствость, которой, по всей видимости, она объяснялась, находили себе подтверждение всякий раз, когда он проходил мимо нас, — непреклонно прямая осанка, высоко поднятая голова, невозмутимый, чтоб не сказать неумолимый взор, лишенный даже тени того смутного уважения, с каким люди относятся к правам окружающих, даже если эти окружающие не знакомы с вашей теткой, — того уважения, в силу которого мы выглядим по-разному в присутствии старой дамы или в компании фонарного столба. Эти ледяные манеры были довольно далеки от чарующих писем, которые, как я воображал всего несколько дней назад, он будет мне писать, чтобы выразить свою симпатию, — так же далеки, как положение никому не известного и ничем не примечательного фантазера далеко от вожделенного ликования палаты депутатов и народа в ответ на произнесенную им незабываемую речь: он в одиночестве импровизировал эту речь во весь голос, но вот воображаемые аплодисменты стихают, и он остается ни с чем. Когда г-жа де Вильпаризи рассказывала нам о бесконечной доброте своего внучатого племянника (он был сыном одной из ее племянниц, по возрасту чуть старше меня), желая, вероятно, сгладить неприятное впечатление, оставшееся у нас от несомненных признаков его недоброй гордыни, я изумлялся, как светские люди умеют, вопреки всякому правдоподобию, приписать сердечность таким бессердечным людям, хотя, возможно, в своем блестящем светском кругу эти же люди весьма обходительны. Г-жа де Вильпаризи сама невольно дала нам доказательство того, каков характер ее племянника, хотя мне это было и без того ясно: как-то раз я встретил их двоих на узкой дорожке, где ей просто ничего не оставалось, кроме как нас познакомить. Он словно не слышал, что ему кого-то представляют: на лице у него не дрогнул ни один мускул, в глазах не вспыхнула даже искра человеческой симпатии; пустой взгляд этих глаз выражал только невозмутимость, причем преувеличенную, иначе они уподобились бы двум безжизненным зеркалам. Потом, нацелив на меня свой жесткий взгляд, словно, прежде чем здороваться, ему хотелось получить обо мне точное представление, он резко, словно повинуясь мускульному рефлексу, а не акту воли, вытянул руку во всю длину, так чтобы между нами сохранялось максимальное расстояние, и издали подал мне ее для рукопожатия. Когда на другой день он передал мне свою визитную карту, я подумал, что дело идет к дуэли, никак не меньше. Но говорил он со мной исключительно о литературе и после долгой беседы объявил, что хотел бы видеться со мной каждый день и проводить вместе по нескольку часов. За это время он не только проявил страстный интерес к сокровищам духа, но и выразил мне симпатию, никак не соответствовавшую его приветствию накануне. Позже я увидел, что он ведет себя так всегда, когда ему кого-нибудь представляют, и понял, что это просто светская привычка, свойственная некоторым членам его семьи; его мать, постаравшаяся воспитать его как можно лучше, смирилась с этой его манерой; он вел себя именно так, но думал об этом не больше, чем о своем превосходном костюме или прекрасных волосах; для него такая манера была лишена всякого этического смысла, который я придал ей поначалу; так его научили, это была у него привычка, чисто инстинктивная, такая же, как немедленно идти знакомиться с родителями каждого нового знакомого; увидав меня на другой день после нашей встречи, он набросился на меня и, даже не поздоровавшись, с такой лихорадочной поспешностью попросил меня представить его моей бабушке, как будто эта просьба была обусловлена чуть не защитным рефлексом: так мы инстинктивно отражаем удар или зажмуриваемся, когда на нас брызжет струя кипящей воды, чувствуя, что если не сделать этого, то всё пропало.