Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Я увидел, как деревья удаляются, безнадежно машут руками, словно говорят мне: то, чего ты не узнал от нас сегодня, ты не узнаешь никогда. Если ты допустишь, чтобы мы провалились обратно в пустоту дороги, из которой пытались до тебя дотянуться, огромная часть тебя самого, та, что мы пытались тебе вручить, сгинет навсегда. И в самом деле, позже я вновь обрел то радостное волнение, которое испытал на этот раз, и однажды вечером — слишком поздно, но зато навсегда — я подчинил его себе, но я так никогда и не узнал, что хотели мне сказать те деревья и где я их видел раньше. Карета свернула на другую дорогу, деревья остались позади, г-жа де Вильпаризи допытывалась, почему у меня такой задумчивый вид, а я был печален, словно потерял друга, или сам умер, или отрекся от мертвого, или не узнал Бога.

Нужно было подумать о возвращении. Г-жа де Вильпаризи, быть может, чувствовала природу не так остро, как бабушка, но зато она умела оценить даже вне музеев и аристократических замков простую и величественную красоту старины; она велела кучеру ехать в Бальбек по старой дороге, не слишком оживленной, но зато обсаженной старыми вязами, которыми мы восхищались.

Однажды, когда мы уже изучили эту старую дорогу, мы для разнообразия вернулись — а может, с самого начала поехали — по другой, которая шла через леса Шантрен и Кантлу. Невидимость бесчисленных птиц, перекликавшихся совсем рядом с нами в кронах деревьев, навевала такой же покой, как если закрыть глаза. Прикованный к откидному сиденью, как Прометей к скале, я слушал моих океанид [191] Океаниды — дочери Океана и Фетиды; в трагедии Эсхила «Прикованный Прометей» (на французский язык ее также перевел Леконт де Лиль) хор океанид вторит страданиям героя. . А когда случайно замечал одну из птиц, перелетавшую из-под одного листа под другой, между ней и этим пением было так мало общего, что непонятно было, как оно может исходить из этого маленького прыгающего тельца — такого удивленного и как будто незрячего.

Дорога была похожа на многие подобные дороги во Франции, она довольно круто поднималась вверх, а потом долго шла под гору. Тогда я не замечал в ней никакого особого очарования, я просто был доволен, что мы возвращаемся. Но позже она стала для меня источником радости и осталась у меня в памяти как исходная точка, откуда отныне и навсегда будут сразу же разбегаться все похожие дороги, по которым я стану гулять или путешествовать, — исходная точка, которая напрямую свяжет их с моим сердцем. Потому что как только экипаж покатит по одной из этих дорог, словно продолжающих ту, где я ехал вместе с г-жой де Вильпаризи, мое сознание мгновенно соотнесет эту дорогу, как событие самое недавнее, с впечатлениями от тех ранних вечеров, когда мы ездили кататься по окрестностям Бальбека, и листья благоухали, и поднимался туман, а за ближней деревней меж деревьев виднелся закат солнца, похожий на еще одно селение, отдаленное, окруженное лесом, до которого нам этим вечером не добраться. Давние бальбекские впечатления сплетались с теми, что рождались во мне сейчас, в другом краю, на другой, но похожей дороге, их обступали дополнительные ощущения легкого дыхания, любопытства, беспечности, аппетита, веселья (ощущения, роднившие между собой именно эти впечатления и отбрасывавшие всё лишнее); им, этим впечатлениям, предстояло укрепляться, обрастать совершенно особенной радостью и даже новыми житейскими обстоятельствами, всем тем, что мне не так уж часто выпадало в жизни, но всякий раз, когда пробуждались воспоминания, посреди физически ощутимой реальности открывалось пространство реальности подразумеваемой, приснившейся, неуловимой и дарило мне в моих странствиях не просто эстетическое переживание, но страстное, пускай мимолетное, желание остаться там навсегда. Сколько раз простой аромат листвы, откидное сиденье напротив г-жи де Вильпаризи, случайные встречи с принцессой Люксембургской, махнувшей нам из своей кареты, возвращение к ужину в Гранд-отель представлялись мне неизреченным счастьем, которого не подарят мне ни грядущее, ни настоящее, — счастьем, которое дается нам только раз в жизни.

Часто мы не успевали вернуться засветло. Указывая г-же де Вильпаризи на луну в небе, я робко цитировал какое-нибудь прекрасное изречение из Шатобриана, или из Виньи, или из Виктора Гюго: «Луна бледным своим светочем озаряла наше скорбное бдение», или «И мечтать, и оплакивать, словно Диана», или «И ночь была — как ночь таинственного брака» [192] … прекрасное изречение из Шатобриана, или из Виньи, или из Виктора Гюго… ночь таинственного брака . — Вот переводы тех отрывков, что цитирует Марсель: «Луна бледным своим светочем озаряла наше скорбное бдение. Она взошла в полночь, подобная весталке в белом одеянии, которая пришла оросить слезами гроб усопшей подруги. Вскоре тайна ее печали излилась на леса — луне сладостно поверять ее вековым дубам и древним морским побережьям» (Шатобриан. Атала. Перевод М. А. Хейфиц); И мечтать, и оплакивать, словно Диана, Что молчит на краю голубого фонтана, Ту любовь, что убили бы, если б могли. (Альфред де Виньи. Дом пастуха. Перевод В. Портнова); И ночь была — как ночь таинственного брака; Летящих ангелов в ней узнавался след: Казалось иногда — голубоватый свет, Похожий на крыло, выскальзывал из мрака. (Гюго. Спящий Вооз. Перевод Н. Рыковой). .

— Неужели вам нравится? — спрашивала она, — и это, по-вашему, гениально? Признаться, я всегда удивляюсь, что в наше время принимают всерьез вещицы, над которыми подшучивали даже друзья этих господ, вполне, впрочем, отдавая должное их достоинствам. Словом «гений» тогда не бросались, как нынче, когда сказать писателю, что у него талант, нельзя, а не то он обидится. Вы мне цитируете пышную фразу господина де Шатобриана о лунном свете. Вот увидите, у меня есть свои причины, чтобы ее не воспринимать. Господин де Шатобриан довольно часто приходил к моему отцу [193] Господин де Шатобриан довольно часто приходил к моему отцу . — Одним из прототипов маркизы де Вильпаризи была Софи де Боленкур (Пруст сообщает об этом графу де Монтескью в письме 1921 г.), знакомая Пруста, в молодости возлюбленная графа Моле и Шатобриана. . Когда не было других гостей, это был в общем приятный человек, простой, забавный, но, стоило появиться другим приглашенным, он тут же начинал позировать и вел себя смехотворно; он утверждал при отце, будто швырнул королю в лицо прошение об отставке и будто руководил конклавом [194] … руководил конклавом … — Речь идет о конклаве в марте 1829 г., на котором был избран папа Пий VIII. Шатобриан описывает это событие в «Замогильных записках». , забывая, что именно отец по его настоянию умолял короля взять его обратно на службу и слышал из его уст самые безрассудные прогнозы об избрании папы. Что до этого пресловутого конклава — достаточно было послушать господина де Блакаса [195] Блакас д’Оль Казимир, герцог де (1770–1839) — фаворит Людовика XVIII, в 1815–1816 и 1823–1830 гг. посол в Неаполе, в 1830-е гг. обер-гофмейстер Карла X в Праге; фигурирует в «Замогильных записках», где Шатобриан его не щадит. , человека совершенно иного склада, чем господин де Шатобриан. А его фразы о луне просто-напросто легли на всех нас как неизбежное бремя. Каждый раз, когда над замком светила луна, если в доме был новый гость, ему советовали увести господина де Шатобриана подышать воздухом после ужина. Когда они возвращались, отец непременно отводил гостя в сторонку: «Господин де Шатобриан блистал красноречием?» — «О да!» — «Он с вами говорил о лунном свете». — «Откуда вы знаете?» — «Постойте, а не говорил ли он…» — далее шла цитата. — «Да, но каким чудом?..» — «Он даже рассуждал о лунном свете в римской Кампанье» [196] Римская Кампанья — понятие не столько географическое, сколько культурное. Вот как пишет об этой местности Павел Муратов в книге «Образы Италии» (1911–1912): «Окрестности Рима — римская Кампанья — больше, чем что-либо другое, отличают Рим от всех городов. Образ Кампаньи соединен с образом Рима неразрывно. Она первая открывает глаза путешественнику после начальных дней разочарования. Окруженный Кампаньей, Рим мало принадлежит современной Италии, современной Европе. Истинный дух Рима не умрет до тех пор, пока вокруг него будет простираться эта легендарная страна». Позже Марсель вспомнит о римской Кампанье, увидев жену художника Эльстира. . — «Вы просто колдун». Мой отец не был колдуном, но ведь господин де Шатобриан всех потчевал одним и тем же заранее заготовленным блюдом.