Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Слыша, как та самая особа, чьи воззрения мы настолько уважали, что, несмотря на всю нашу робкую, но добросовестную беспристрастность, отказывались осуждать консервативный образ мыслей, то и дело искренне высказывает передовые взгляды — не доходившие, правда, до социалистических, внушавших г-же де Вильпаризи отвращение, — мы с бабушкой готовы были склониться к мысли, что наша обаятельная спутница во всем и всегда права. Мы верили ей на слово, когда она рассуждала о своих Тицианах, о колоннаде своего замка, о тоне бесед при Луи Филиппе. Но — подобно эрудитам, восхищающим нас рассуждениями о египетской живописи или этрусских надписях, но изрекающим такие банальности о произведениях современных авторов, что мы начинаем думать, а так ли уж интересны исследования, в которые они погружены, и не привносят ли они в свои ученые штудии ту же посредственность, которая поражает нас в их пошлых рассуждениях о Бодлере, — в ответ на мои расспросы о Шатобриане, о Бальзаке, о Викторе Гюго, бывавших некогда у ее родителей, где и она с ними встречалась, г-жа де Вильпаризи смеялась над моим восхищением, рассказывала о них пикантные анекдоты, такие же, как об аристократах и политиках, и строго судила этих писателей, особенно за то, что им недостает скромности, умения вовремя стушеваться, сдержанности, позволяющей бросить одно справедливое замечание и не развивать его без конца, недостает искусства избежать смехотворной выспренности, недостает такта, умеренности в суждениях, простоты, — а ведь без всего этого не может быть истинного величия, так ее учили; и ясно было, что она предпочитала им людей, которые в отношении этих достоинств в самом деле, вероятно, затмевали и Бальзака, и Гюго, и Виньи в салоне, в Академии, в совете министров, — Моле, Фонтана, Витроля, Берсо, Пакье, Лебрена, Сальванди или Дарю [188] … Моле, Фонтана, Витроля, Берсо, Пакье, Лебрена, Сальванди или Дарю . — Граф Луи-Матье Моле (1781–1855) был министром, членом Французской академии; Луи де Фонтан (1757–1821) — поэт и государственный деятель; Пруст указывает на их незначительность и поверхностность в эссе «Против Сент-Бёва». То же можно отнести и к другим упомянутым авторам: Эжен д’Арно, барон де Витроль (1774–1854) — министр, политический деятель монархического направления; Пьер-Эрнест Берсо (1816–1880) — философ, писатель, с 1871 г. директор Высшей нормальной школы; Этьен-Дени Пакье (1767–1862) — государственный деятель, член Французской академии, автор известных «Мемуаров»; Пьер-Антуан Лебрен (1785–1873) — поэт, драматург, государственный деятель, член Французской академии; Нарсис-Ашиль Сальванди (1795–1856) — политический деятель, писатель, член Французской академии, автор литературных произведений и исторических трудов, которые сам он сравнивал с книгами Шатобриана; Пьер Брюно, граф Дарю (1767–1829) — государственный деятель и литератор, член Французской академии, родственник Стендаля. .

— Это как романы Стендаля, от которых вы, кажется, в таком восторге. Он бы очень удивился, если бы вы с ним заговорили в таком тоне. Мой отец встречался с ним у господина Мериме — этот был, по крайней мере, человек одаренный — и нередко повторял мне, что Бейль (так его на самом деле звали) чудовищно вульгарен, но в застолье остроумен и не пускает пыль в глаза своими книгами. Впрочем, вы, вероятно, сами знаете: на преувеличенные похвалы господина де Бальзака он только плечами пожал. Хотя бы в этом повел себя как светский человек. — Она хранила автографы всех этих великих людей и, гордясь тем, что ее семья поддерживала с ними личные отношения, считала, видимо, что судит о них вернее, чем молодые люди вроде меня, знакомые с ними только по книгам.

— Я полагаю, что могу о них судить, потому что они приходили к отцу; как говаривал господин Сент-Бёв, большой умница, следует прислушаться к тем, кто видал их вблизи и яснее понимал, чего они стоят.

Иной раз, когда карета катила в гору по дороге, бегущей между вспаханных земель, за нами семенили несколько робких васильков, похожих на комбрейские; они придавали полям достоверность, подтверждали их подлинность, как драгоценный цветочек, которым иногда старые мастера подписывали свои полотна [189] … как драгоценный цветочек, которым иногда старые мастера подписывали свои полотна . — Например, итальянский художник Бенвенуто Тизи, по прозвищу Гарофало (1481–1559), свое прозвище получил по гвоздике на его гербе; некоторые картины Гарофало помечены вместо подписи изображением гвоздики (по-итальянски гвоздика — garofalo). . Наши лошади скоро их обгоняли, но через несколько шагов мы замечали еще один, который, поджидая нас, выставил из травы свою голубую звездочку; некоторые, расхрабрившись, подбегали к самой обочине дороги, и тогда мои далекие воспоминания сливались воедино с прирученными цветами.

Мы опять спускались по берегу вниз; навстречу нам, пешком, или на велосипеде, или в двуколке, или в карете, попадались особые создания — то девушка с фермы, погоняющая корову или полулежащая в двуколке, то дочка лавочника на прогулке, то элегантная барышня на откидном сиденье в ландо, напротив родителей, — цветы ясного дня, но уже не полевые: каждый цветочек лучился своей особой прелестью и рождал влечение, которого не утолить другому, точно такому же цветку. Блок, безусловно, открыл мне новые горизонты и обогатил мою жизнь в тот день, когда поведал мне, что мечты, которыми я себя тешил во время одиноких прогулок в сторону Мезеглиза, воображая, что вот пройдет крестьянка и я ее обниму, — всё это не были химеры, ни с чем не сообразные в окружающем мире: на самом деле все встречные девушки, крестьянки и барышни, жаждут уступить такому желанию. И пускай я был болен и не уходил из дому один, пускай никогда не смогу приникнуть к ним в любовном порыве, я все-таки был счастлив, как ребенок, рожденный в тюрьме или больнице и долго веривший, что человеческий организм способен переварить только сухой хлеб и лекарства, но вдруг узнавший, что и персики, и абрикосы, и виноград — всё это вкусная и полезная пища, а не просто садовые украшения. И даже пускай тюремщик или сиделка не разрешают ему срывать прекрасные плоды, все равно мир кажется ему прекрасней и существованье милосердней. Потому что желаемое прельщает нас сильнее, мы тянемся к нему доверчивее, когда знаем, что оно сообразно с окружающей нас реальностью, пусть даже для нас оно недостижимо. И мы с радостью думаем о жизни, если можем вообразить, как утоляем свое желание: для этого стоит лишь ненадолго прогнать мысль о том, что некое случайное мелкое препятствие вот сейчас мешает именно нам его осуществить. С того дня, как я узнал, что девичьи щеки можно целовать, я захотел больше узнать о девичьей душе. И мир показался мне интереснее.